Каин - Злата Черкащенко
Недолго думая, я направился к этому средоточию женского тщеславия, небрежно отставив в сторону стул, на резную спинку которого был наброшен лёгкий розовый пеньюар с оборками. Матово-белая поверхность была заставлена причудливыми флакончиками духов, баночками с пудрой и румянами, пуховками, кисточками и прочей ерундой. Кораллы, нити жемчуга, бриллианты – всего этого я ни разу не видел на ней, а между тем дорогие побрякушки вываливались из перламутровых ларцов. Был бы старше, непременно озадачился бы тем, сколько денег из годового дохода Антал тратил на подарки для двух любовниц, одна из которых – для души, вторая – для статуса, но тогда мои мысли занимал очень конкретный предмет, который лежал на фарфоровой тарелочке рядом с расчёской. Вот он – гребень. Взяв его в руки, я полюбовался голубовато-пурпурными переливами, затем, обернув дорогую вещицу платком, сунул в карман и вышел.
Я сидел недалеко от дороги и забавлялся, бросая отцовский нож так, чтоб он вонзился в землю, когда подбежал Пашко и, задыхаясь от радости, сказал:
– Сегодня гуляем. Будешь плясать с Чаёри? Помнишь, как в детстве?
Он ловко закинул руку за голову и запел:
– Ай, маменька…
– Ту кинэ мангэ шалёночку, – кончил я за него, усмехаясь. Потом рывком вытащил нож из земли и вложил его в голенище сапога, фыркнув:
– Конечно, я не буду танцевать с Чаёри. Я буду танцевать с Ноной.
Мой приятель сдвинул брови.
– А ты не маловат для Нонки?
– В самый раз, – ответил я, поднимаясь. – Она любовница отца, но он стал слишком грузен, чтобы плясать. И вообще, я собираюсь ехать в Прагу.
– С Камиёй?
– Да. Они снова будут просить милостыню у Тынского храма.
Пашко подошёл ко мне и, опустив руку на плечо, сказал так проникновенно, как только он умел:
– Кай, не ходи туда…
Впервые за много лет кто-то из табора назвал меня по имени, но всё же я упрямо мотнул головой.
– Он убьёт тебя, Кай! Камия не успокоится, пока не сломит твою душу!
Тогда я посмотрел на него и отступил на шаг.
– Зачем мне душа, если я не могу лишиться её?
Рука Пашко повисла в воздухе, пока он не убрал её, отведя взгляд в сторону.
– Это ведь не из-за той женщины, что милостыню тебе подала?
– Я не хочу о ней говорить.
– Но…
– Пашко, – строго прервал я его, потом глянул на дорогу, где ребята уже собирали телегу, и продолжил мягче: – Оставь. Она слишком красива, чтобы зваться женщиной… Ей больше пошло бы быть невестой.
– Чаёри идёт, – помолчав, сказал мой друг. – Прошу, будь с ней ласков. Она так неспокойна из-за чего-то, моя крохотка…
Не прошло и полминуты, как девочка с разбегу налетела на меня, повисла на шее и зарыдала так горько, словно случилось большое горе.
– Ну что же ты, Чаёри? – недоумевая, спросил я, гладя её по волосам, и мягко укорил с улыбкой: – Рубаху мне совсем промочишь.
– Ничего не говори, – всхлипывала она. – Ничего. Прижми меня вот так к сердцу. Хорошо…
Я взял её голову руками, отнял от своей груди, взглянул в заплаканные зелёные глаза и поцеловал в лоб, прошептав:
– Молись за меня.
Затем медленно отошёл на два шага, не теряя своих единственных друзей из виду, и побежал к бричке, которая уже была готова. Камия, прежде чем запрыгнуть в телегу, миловал искроглазую Чергай, которая всё отворачивалась от его поцелуев и прятала лицо за чёрными кудрями, щебеча: «Не смотри на меня так, Камия, не смотри. Я стыжусь». Наконец он присоединился к нам, и с трепетом в сердце я поехал. Долго ещё было видно, как у дороги стоял хмурый Пашко, а его сестра махала мне вслед, улыбаясь и плача. Хорошо, что всё так сложилось, что она заранее простилась со мною… Всё хорошо.
Мне было до боли досадно, что я не смог поехать вчера, когда празднование ещё не закончилось: тогда вернее можно было увидеть черноокую красавицу. Катри говорила, будто весь прошедший день я бредил. Что ж, начиналось преддверие Рождества, когда набожные люди с особым усердием посещали церковь и подавали милостыню. Потому я всё же взял перламутровый гребень как дар, как подношение. При худшем раскладе буду уверен, что не упустил случая, быть может дарованного мне судьбой, в лучшем – увижу её, получу снисхождение в виде благодарности и, может быть, поцелуй.
На опустевшей Староместской площади остались лишь отголоски прошедшего праздника в виде неразобранных декораций, деревянных помостов, да ещё на брусчатке то там, то здесь были рассыпаны орехи и изюм – следы детских игр. Как и в прошлый раз, мы направились к Тынскому костёлу мимо Марианской колонны. Её подножие украшали пластичные статуи четырёх ангелов, вступивших в вечную схватку с демонами преисподней. Меж фигурами устремлялась в небо красная с белыми и синими прожилками стела, на самую вершину которой была водружена сияющая золотом Вечная Дева. Около полудня в тени Марианского столба отдыхали горожане, судачили торговки, ожидали работы носильщики и извозчики, но тем ранним утром на ступенях у балюстрады почти никого не было.
Трудно было представить, что ровно через сорок лет эта высота будет повергнута, разлетится на осколки от удара оземь, а грохот падения заглушит беснующаяся толпа, кричащая: «Слава!» Если бы мне сказали об этом тогда, я бы спросил: «Почему? Зачем? Разве статуи должны нести ответственность за деяния людей, католической церкви или Австрийской империи? Они никого не убивают и не возводят на трон, ничего не желают, помимо того, чтобы быть прекрасными… Или всё ради народа? Пусть же погибнет такой народ!» Впрочем, в тот момент всё это не имело значения. То очарование, которое я испытал накануне и был готов испытать вновь, наполнило меня желанием избавиться от всего гнетущего. Я остановил Камию за плечо и сказал:
– Перед этими готическими соборами все грешники. Ты говорил, что, когда мы были детьми, любил меня как брата. Ради того, что когда-то я был важен для тебя, давай забудем вражду.
Затем сложил руки крест-накрест в одном из жестов братания. Взявшись за протянутые ладони Камия, казалось, принял предложение, в действительности же только притянул меня ближе, чтобы прошипеть в лицо:
– О, Каин, ты всё ещё важен для меня, даже больше, чем прежде. Твоё падение – единственное, о чём я молюсь.
Я резко отшатнулся от него. Мальчишки живой стеной отгородили нас от площади, дабы никто не мог вмешаться. Как загнанного зверя, меня теснили к Марианской колонне, пока Камия подходил всё ближе. Его трясло от удовольствия при виде меня, припёртого к стене.
– Каин красивый, Каин гордый. – Он клацнул зубами по-волчьи. – Я ведь предупреждал тебя не становиться у меня на пути, и вот мы здесь, а ты говоришь о дружбе, примирении… Зачем? Или тебе так хочется быть святым?
– Я никогда не буду святым, – огрызнулся я затравленно.
Камия улыбнулся, сощурив глаза.
– Правильно. Правильно, чёрт возьми. Позволь же помочь тебе с этим. Заключим сделку, а?
– Какую ещё сделку?
– Скажем, я сломаю тебе шею или отдам венец в знак первенства. Ну что?
– Не хочу.
Враг посмотрел на меня пронзительно и шумно выдохнул. Было видно, что он едва сдерживался.
– Захочешь.
– К чёрту, – плюнул я. – Ты так же бесполезен, как нож из свинца.
Затем попытался уйти, но в спину мне камнем прилетело:
– Смотри за собой!
Словно по приказу, двое дюжих парней схватили меня и повернули лицом к Камие: он подошёл, довольно скалясь.
– Самому слабо меня поймать? – язвительно спросил я у него, пытаясь вырвать руки из жёсткой хватки.
– А шестёрки на что? – беспечно отозвался повелитель своры падальщиков.
Сунув ладонь мне в карман, он вынул гребень, поднял его, чтобы всем было видно, и, небрежно покрутив в пальцах, заметил:
– Красивая штучка. На что она тебе?
– Сам, небось, прихорашивается, – крикнул кто-то.
Под взрыв хохота я вновь дёрнулся в отчаянной попытке вернуть свободу.
– Да он просто хотел подарить его той даме, которая облагодетельствовала его днём ранее, – насмешливо протянул Камия.
Затем повернулся ко мне и, хлёстко
