Я, Юлия - Сантьяго Постегильо

Он вытер нос тыльной стороной ладони. Легкий насморк, ничего страшного. Он не подцепил лихорадку, предвестницу роковой слабости.

Эта вражда между его хозяевами и императором… что он мог сделать? Только надеяться на то, что она не изменит его отношений с семейством Северов. Только молить богов, чтобы они защитили хозяина и его родных. От их благополучия зависел успех его замысла, рассчитанного на долгие годы.

Закрыв глаза, Каллидий воззвал к Юпитеру и всем прочим богам, прося оградить его хозяев от бед, а свой замысел – от разрушения. Одно время он подумывал, не обратиться ли в христианство, но, когда узнал, что христиане не собираются покончить с рабством – лишь призывают хозяев проявлять милосердие к рабам, – стал равнодушен к этому верованию и с тех пор хранил верность римским богам. Единственным, которых знал хорошо.

Каллидий закончил молиться и попытался заснуть.

И все-таки в его замысле кое-чего недоставало. Он чувствовал это, но не мог понять, чего именно. В голове что-то ворочалось, смутное, нечеткое, ускользавшее от определения. Такое бывало, когда он ощущал нехватку женской ласки. Тогда он брал из мешочка несколько монет – совсем чуть-чуть, иначе он никогда не смог бы выкупить себя, – и, отправляясь на рынок за покупками, заворачивал в Субуру. Там он обращался к одной из тех рыжеволосых продажных женщин, которые предлагали свои услуги день и ночь напролет. Хватало всего четырех-пяти сестерциев. Но после этих вылазок его ни разу не охватывала печаль, как сейчас: безымянная, непонятная, порожденная глубоким одиночеством.

Да, именно так: одиночеством. Он понял, в чем дело.

Послышались голоса.

Каллидий поднял веки.

VIII. Страх

Дом Северов, Рим 192 г.

Гай Фульвий Плавтиан орал во весь голос:

– Клянусь Юпитером, Лучшим и Величайшим! Ты подвергла опасности всех нас, всю семью! Император указал на тебя!

– Выпустил в меня стрелу, – поправила Юлия с невозмутимостью, поразившей остальных. Корчи в животе, позывы к рвоте, страх – все это она отложила до того времени, когда вновь останется одна. Ей не хотелось представать беспомощной перед другими, тем более перед Плавтианом. – Стрела была пущена в меня, Плавтиан, а не в тебя.

Почтенный сенатор, друг ее мужа, продолжал расхаживать по атриуму, ругаясь и плюясь:

– Ты не должна была выходить из дома без моего дозволения! И пытаться покинуть Рим в день пожара! Теперь император подозревает тебя, а заодно твоего мужа, всех близких родственников и друзей! Включая меня и мою семью.

– Тебя волнует только это, – ответила Юлия, растянувшись на ложе, и пригубила вина.

Дети слушали перебранку, спрятавшись за колонной. Маленький Гета испуганно моргал, в глазах же Бассиана читался еле сдерживаемый гнев: он смотрел на старого друга своего отца, проявлявшего такое вопиющие неуважение к его матери. Хорошо бы повелеть рабам, чтобы его высекли… Но он знал, что может только молчать и наблюдать из своего убежища. Что ж, пусть так, но однажды, однажды… Мать тем не менее выглядела спокойной. Она даже не вздрогнула, когда та стрела просвистела совсем рядом, чуть не задев голову. Бассиан твердо знал, что его мать – не только самая красивая в мире женщина, но и самая смелая.

Меса посмотрела на Алексиана, своего мужа, молча приглашая его вмешаться в спор.

– Юлия, послушай… Плавтиан неразборчив в выражениях, это правда, – начал Алексиан. – Но совершенно ясно, что после того печального дня, когда вспыхнул пожар и ты попыталась выехать из города, за нами пристально следят. Особенно за тобой. Император подозревает теперь всех нас, и Септимия тоже, хотя он ни о чем не ведает в своей Паннонии. Если твой муж перестанет быть наместником, я нисколько не удивлюсь. Коммод однажды уже выразил Септимию порицание за то, что тот справлялся у звездочетов о своем будущем. И вряд ли во второй раз император смилуется над ним. Плавтиан прав, мы должны быть предельно осторожными. Любое наше действие, которое император сочтет изменническим, станет для нас роковым.

– Знаю! – с силой воскликнула Юлия. Она еще могла вынести нападки Плавтиана, но упреки зятя вывели ее из терпения. Кроме того, он говорил с ней, как с ребенком, а на самом деле по-детски себя вели все остальные. Никто, похоже, ничего не понимал. – Знаю, той ночью я поступила недолжным образом. Но я была права, не выказав страха, когда он нацелил на меня свой лук в амфитеатре Флавиев. Он истолковал бы мой страх как признание вины. Теперь же он сомневается, и только поэтому мы все живы… пока. И ни один из вас не поблагодарил меня за проявленную смелость.

Последовало всеобщее молчание.

Бассиану хотелось захлопать в ладоши, но он остался стоять неподвижно, не издав ни звука.

– Сейчас не время для проявлений смелости, – заметил Плавтиан, уже слегка поостывший, но продолжавший смотреть на Юлию убийственным взглядом.

Она искоса наблюдала за ним. Плавтиан ненавидел ее с того самого дня, как она вышла за Септимия, – неизвестно отчего. Ходили слухи, что давным-давно, в молодости, Плавтиан был не только другом ее будущего мужа, но и возлюбленным. Но, насколько она могла судить, ни Септимия, ни Плавтиана не тянуло к мужчинам. Итак, это была не ревность брошенного любовника. Это было что-то другое. Но что? С первой женой Септимия, по всей видимости, Плавтиан вел себя вполне вежливо. Может, все из-за того, что она, Юлия, не была уроженкой Рима? Но и Септимий, и Плавтиан тоже родились в других местах, не в столице. Как и все Северы, они были выходцами из Лептис-Магны в Африке. Тогда в чем же дело? Откуда взялась извечная неприязнь Плавтиана? Юлия моргнула раз, другой. Когда она родила Септимию двоих сыновей, враждебность Плавтиана к ней многократно возросла. Сам он был бездетным. Ага!.. Возможно, Плавтиан метил высоко, очень высоко? Она всегда поздравляла себя с тем, что способна чувствовать тоньше других и видеть дальше остальных, но что за изощренные замыслы строил Плавтиан, раз дети друга стали для него помехой? Непонятно. У Септимия был брат Гета, который унаследовал бы все имущество в случае его смерти. Плавтиан был другом, не более того. Юлия никак не могла решить эту загадку. Было ясно одно: с рождением детей Плавтиан сделался еще недружелюбнее, чем раньше.

– Что же нам делать, если мы хотим вернуть доверие императора? – спросила Меса, поглядывая то на Плавтиана, то на Алексиана.

– Не знаю, – ответил друг семьи. Он сел на ложе, но не стал растягиваться на нем, и провел рукой по шее, мокрой от пота. – Не знаю.

Алексиан