Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - Станислав Петрович Федотов
…Сяосун очнулся, когда, погрузившись с головой, хлебнул зейской воды. Заработав руками и ногами, выгреб на поверхность, осмотрелся. Чёрный силуэт «Брянты» уходил в сторону от догоравшего «Мудреца». Безлунная ночь уже вступила в свои права. Отсветы пламени ложились на воду и в их рассеянном свете Сяосун увидел, что поблизости никого нет. Похоже, что красногвардейцы решили, что он убит, и просто выбросили тело за борт. Сяосун вспомнил, как по Амуру плыли тела убитых его соплеменников, и тело перекрутила внезапная судорога. Как бы не утонуть после всего случившегося, подумал он, с трудом преодолевая спазмы мышц в руках и ногах. Справившись с судорогой, вспомнил Великого Учителя: «Хоть жизнь и не повязана бантиком, это все равно подарок». Интересно, что бы он сказал про моё положение? Всего лишь полчаса назад в моих руках были сотни, если не тысячи, лянов[8] золота и серебра, а сейчас я имею только то, что на мне, я не знаю, куда двигаться и что меня ждёт впереди…
Сяосун выбрал направление – в противоположную от пароходов сторону, поскольку берег не был виден – и поплыл, тихо благодаря Ивана Саяпина за то, что двадцать лет назад научил его плавать. О золоте он не думал – ему было только жаль своих бойцов: пьяная орда красногвардейцев вряд ли их пощадила. Думал он о другом – каким образом срочно добраться до Пекина, где Фэнсянь вот-вот должна родить, а он перед своим отъездом твёрдо обещал в эти дни быть рядом. Так что неожиданная расправа с ним красногвардейцев оказалась лишь на руку: он получил как бы незапланированный отпуск. А перед большевистским начальством – если оно к тому времени ещё будет существовать – как-нибудь оправдается. Скажет, что скитался в тайге, и это, в какой-то мере будет правдой, потому что как раз скитания и ждут его впереди.
Сяосун плыл по течению, понемногу подгребая к берегу. Отблески огня от горящего парохода остались далеко позади. А по берегам темно, хоть глаз выколи!
В воде было не холодно, однако, что ждёт его на берегу? В мокрой одежде на сентябрьском ветерке, пусть даже и несильном, – простуда, а то и воспаление лёгких, можно сказать, обеспечены.
Ноги коснулись дна, и что дальше делать?! Что тут скажешь, товарищ Кун-цзы? Где твоя мудрость? «Куда бы ты ни шел, иди со всей душой» или «Не жалуйся на холод окружающего мира, если сам не вложил в него ни капли тепла»? А может быть, вот это:«Некоторые люди наслаждаются дождём, другие просто промокают»? Нет, самое, пожалуй, подходящее: «Осень– то время года, когда люди должны согревать друг друга: своими словами, своими чувствами, своими губами. И тогда никакие холода не страшны»!
Сяосун брёл по мелководью к берегу, перебирая в уме суждения древнего мудреца. Все хороши, все подходят – вот только не подсказывают, как быть, как согреться.
Вышел на песок и пошёл дальше, совершенно не ориентируясь в темноте. Были бы звёзды, выбрал бы направление по Полярной звезде, но небо затянуло то ли тучами, то ли облаками – только осеннего дождя не хватает. Мелкого, долгого, промозглого!
По лицу ударили ветки. Ага, кусты, деревья – уже лучше! Среди них по меньшей мере теплее: какая-никакая, а защита от ветра.
Вслепую раздвигая ветви, Сяосун шагнул дальше – раз, два – и упёрся в какую-то преграду. Ощупал – доски, похоже, забор, ограда. Значит, рядом что-то жилое. Какое-то строение. Что может быть на берегу? Избушка рыбака? Вполне возможно. С хозяином или без него – всё равно спасение!
Ощупью вдоль забора Сяосун добрался до калитки, открыл и вошёл в ограду. Глаза приспособились и уже что-то различали. Песчаная дорожка была светлее, по ней дошёл до домика, нашёл дверь, постучал. Ответа не было. Постучал сильней – безрезультатно. Толкнул дверь – она открывалась внутрь, – и дверь подалась. Эх, спички бы! Он вошёл в темноту, нащупал справа стенку, ведя по ней рукой, дошёл до двери, под пальцами оказался висячий замок. Ну, это для него было пустяком! Удар ребром ладони – и замок открылся. Звякнул пробой, скрип давно немазанных петель показался музыкой пекинской оперы; пахнуло теплом.
Сяосун закрыл за собой дверь, упал на пол и провалился в сон.
12
Дмитрий Вагранов освободился в августе семнадцатого года. Начальство угольных копей на севере Сахалина, где отрабатывали свои сроки каторжане, получило циркулярное письмо о немедленном прекращении действия приговоров всем политическим и обеспечении их возвращения в места проживания.
Надзиратели в последний раз согнали политических на площадку перед конторой. На крыльцо вышли директор и начальник охраны шахты и лагеря каторжан. Директор прочитал выдержки из письма, касающиеся непосредственно освобождения, и заявил:
– Бумаги об освобождении можете получить завтра. Но, к нашему великому сожалению, выполнить пункт об обеспечении возвращения в места проживания возможно только частично, а именно – отправить вас с очередным узкоколейным эшелоном до Тымовского, а там – своим ходом, кому куда надо.
«А куда мне надо? – подумал Дмитрий. – К брату в Китай – зачем? Мне пятьдесят пять лет, туберкулёз, обузой быть никому не хочу. А чего хочу?»
Ему вспомнилось детство на Амуре, когда они всей большой семьёй – отец, мать и он, Митя, с братьями – приезжали в гости к дяде Кузьме Саяпину и дяде Грише Шлыку в городок Благовещенск, где всего-то была одна улица с двумя десятками усадеб и одна деревянная церковь. По сравнению с Иркутском, где отец служил офицером для особых поручений у генерал-губернатора Восточной Сибири Михаила Семёновича Корсакова, Благовещенск казался захудалой деревушкой, но зато здесь можно было целыми днями заниматься чем хочешь – купаться в Амуре, кувыркаться в густой траве-мураве, деревянной саблей воевать с зарослями крапивы и конопли, лазать на черёмухи за поспевшей ягодой, качаться на качелях, которые соорудили для своих детей, Феди
