Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
Теперь то место, откуда они родом, – на вражеской территории. Он ушел, стал стрелком у юнионистов, канул во чреве Войны, но так же крепко цеплялся за Дервлу.
•••
Равнинная дорога вела ее на северо-восток, к проходившему ниже Сенека-Трейл. Западная Вирджиния – теперь свободный штат Западная Вирджиния – и весь район Потомака находились под контролем федералов. Все газеты и циркуляры, которые Дервла привозила из города, Элиза читала вслух. После того как он ушел на Войну, в город Дервла ездила одна: обменивала, продавала. Матка давно перестала навязывать ей свой ритм, она стала поджарой, физический труд – охота, валка деревьев – поддерживал телесную силу, а одевалась она как работник – в просторный комбинезон, куртку и рабочие перчатки; никак не ухаживала за своим морщинистым обветренным лицом. Широкополая фермерская шляпа, надвинутая очень низко, скрывала узел волос. Она знала, что раненых юнионистов свозят на судах и телегах в госпитали в Александрию. На снимке в газете она увидела самый большой из этих госпиталей: бывший роскошный отель с колонным портиком, четырехэтажный – широкие окна выходят на городскую улицу. Во сне этот отель предстал Дервле иным, разгромленным, и она не усомнилась в своем видении. Ей хватало росту, чтобы править, сидеть и ехать на повозке по-мужски, в городе она в основном помалкивала, однако знала, что в Александрии ей понадобятся помощь и указания. Она отыщет этот самый большой госпиталь и сразу его узнает. Вот только стоит ей заговорить, сразу станет ясно, что она не мужчина, а то еще потребуют доказательств родства с раненым. Их у нее не было, только его свидетельство о зачислении на военную службу, но ведь можно будет сказать, что ее послал отец солдатика – сам старик слишком слаб, чтобы сюда добраться. Может быть, ее пропустят внутрь. Братья Элизы, ее отец и родня не были ее подлинной семьей, они были врагами, погрязшими в трясине Войны. Он же был Дервле истинным сыном. Тебя принесла ко мне одна женщина. Сказала, ты сын моего покойного брата.
Лошадка натянула постромки. Дервла щелкнула языком, одобрительно забубнила, решив, что, пока луна светит, не остановится. Они выехали на ровное место, проселок стал шире. На коленях утешительной тяжестью покоился пистолет, который в любой момент можно выхватить из-под куска мешковины. Война переместилась на Юг, но лишь у немногих остались средства или желание передвигаться с места на место. Если кто встретится, сразу увидит, что в повозке у нее только постельные принадлежности, хотя среди путников попадались заблудшие, голодные, вороватые и даже того хуже. Пока же дорога уходила вдаль, пустая и чистая.
Поздним вечером она начинала высматривать укромную рощицу, лесок, где найдется ручей или родник, чтобы отдохнуть и покормить лошадь. Без костра можно обойтись. Сухарик, ломтик вяленого мяса, кусок твердого сыра. На ночь расстелить одеяло, укрывшись от глаз в густой листве, спрятав туда же лошадь и повозку. Только для него предназначались скатанные матрасы, набитые свежей соломой, шкуры, перина, крепко скрученная веревкой, чтобы умягчить повозку, когда она положит его туда. Она не может его не найти, эти слова звучали в ее бормотании и щелканье языком, в песне, обращенной к ее лошадке породы каролинская болотная, которая, как и она, попала в эти края лет семь тому назад. Эти лошади никогда не шарахались от страха ни в болоте, ни среди дюн, ни у кромки прилива, не спотыкались в грязи и на горных тропах; именно она привезла в горы Элизу. Они оставили ее себе – тогда она была годовалой, а теперь стала такой толковой, что Дервла не сомневалась: дорогу домой найдет откуда угодно. Сын, которого она искала, – сын не по крови, но по сродству душ – когда-то помог ей вытащить эту кобылку из материнской утробы, кормил и объезжал ее жеребенком в дальнем краю. Эта лошадь нашла дорогу к заброшенным хижинам на самых высоких и недоступных кряжах хребта, когда им пришлось срочно бежать. Они обтесали бревенчатые стены, законопатили дырки в бревнах глиной и выдубленными шкурами, сложили из плоских камней очаги. Выкопали погреб в крутом склоне холма – чтобы было где хранить запасы и укрываться. Посадили на солнечных прогалинах огород. Хижина Дервлы стояла выше по кряжу, почти совсем скрытая среди сосен и ежевики, – второе жилище на случай, если кто приблизится к первому.
Дервла решительно заявила, что будет жить отдельно. Чтобы без помех варить свои травы и толочь порошки, сказал он тогда. Слух у него был хваткий, он выучился говорить так, как говорили в горном городке под кряжем, продал двух других лошадей, на которых они сюда добрались, и на вырученные деньги купил инструменты, гвозди, винтовки, порох, керосиновые лампы, чугунный чайник, кастрюли, семена. Смастерил деревянные ставни, которые можно было закрепить изнутри перекладинами, – от снега и непогоды. В оконные переплеты они вставили промасленную бумагу, так что и зимой, и летом внутрь проникал жемчужный свет. Он выменивал дичь на простую и кукурузную муку, они завели кур, которых на ночь загоняли в курятник. До Войны Дервла с Элизой редко отходили далеко от дома. Было лучше, чтобы их никто не знал, не видел на людях. Теперь, в водовороте Войны, размежевания и смертей, стало даже безопаснее, потому как кто их станет искать среди этой смуты, в такой дали, – но его Война забрала себе.
Однажды – они жили на кряже второе лето – он возвратился с повозкой, в которую была впряжена их каролинская кобылка. Они все стояли, восхищаясь его приобретением, оценивая длину и глубину кузова, колеса на спицах, кожаные стропы. На кряж к Дервле, который был выше, вела одна лишь тропка, в телеге не проехать, но она принялась вслух рассуждать о том, чтобы посадить корнеплоды, а потом возить на продажу или обмен в деревню, когда он туда поедет.
В тот вечер они все втроем сидели на крыльце нижней хижины в одну комнату, вглядывались во тьму, куда не достигал луч фонаря, пели по очереди, расспрашивали друг друга, далеко ли каждому видно в свете молодого месяца. Огонек светлячка, прочерк летучей мыши, шелест легкого ветерка. Крыльцо и четыре вытесанные им ступени, которые вели на поляну перед ними, представали лишь мерцающими контурами. Дервла видела колышущийся туман – не призрак, но присутствие. Он поднялся, чтобы взглянуть подальше. В облик его давно просочилось наследие какого-то рослого пращура, его широкие плечи и осанка, они же ощущались в его чутье на животных и растения. Преграды, путешествия, выживание здесь, в горах, – все это было для него играми ума, но в ту ночь даже он не сумел прочесть послание высоких хвойников и лесов, дать имя переменчивым покровам, ограничивавшим их поле зрения. Всё окрест превратилось в зловещие наслоения тьмы. На многие мили кругом – лозы и плети, лисицы, совы, дикие кошки-охотницы и пумы; непролазная чаща за пределами прогалины, которую им удалось расчистить, казалась бескрайней. При этом могучие горы давали им укрытие и пропитание.
Это было в мае шестьдесят первого года; вспыхнула лихорадка Войны, начались сражения.
Дервла снова чувствовала его рядом с собой, под скрип и скрежет повозки, в выверенном равновесии спиц в колесах, в уклонах и поворотах проселочной дороги.
Она ехала дальше, и разум ее освещали мысли о нем.
•••
Еще час, и темное небо вскипело желтыми облаками. Воздух сделался с прозеленью, вдали зарокотал гром: с гор, откуда она спустилась, надвигалась гроза. Деревья с обеих сторон от дороги росли редко, не спрячешься. Дервла преодолела низкий трескучий мостик над ручьем, легонько тронула бока лошадки поводьями и, прикрикнув «Н-но, мертвая, шевелись!», заставила ее ускориться. Запах в воздухе говорил ей о многом. Лошадь дважды упрашивать
