Ночной страж - Джейн Энн Филлипс
Столько всего отложено в сторону, столько отодвинуто прочь, но Дервла до сих пор, причем в самые неожиданные моменты, слышит, как Лена тихонько стучит в покосившуюся дверь их лачуги в одну комнату. Лена, самый близкий им человек из поселка рабов, за милю отсюда через поле. Тусклые огоньки, вечерние костры, на которых готовят еду, костер Дервлы им тоже видно. Костер Лены ближе всех. Дервла, когда подросла, стала находить утешение в этих ночных сполохах, радовалась, что у нее есть четыре стены – очаг с каменной кладкой, широкая кровать с соломенным тюфяком, где в ее детские годы спало все семейство, а теперь только она одна. Вроде как она даже и помнила братьев, мальчишек, ее постарше, которые дрались с папаней за корки хлеба и зазеленевшие картофелины. Даже когда Дервла была маленькой, Лена так же тихо стучала в дверь, и когда папаня слинял из дому, и потом, в последние дни маминой жизни.
•••
Дверь распахивается от тычка. Входит Лена с каким-то свертком. Дервла пытается встать, но Лена сгружает спеленатую ношу ей на колени. Теплую, шевелящуюся, некрупную, прямо щенок или ягненок-последыш, в темном лоскуте лоуэлловой ткани[5].
Лена откидывает край грубого полотна, дотрагивается до лица ребенка. Белый, похоже, говорит Лена. Придется тебе его взять.
Как, Лена? Ты же знаешь, я сейчас у Мистрис в няньках. Она мальчика родила, до того двух потеряла, он слабенький, капризный. Она еще не встает. Хочет, чтобы я была при ней все дни, кроме воскресенья.
А я у твоей мамы была в няньках. И тебя кое-чему научила. Руки знахарки у тебя от Бога, но я тебе эти руки наполнила, а она подсобила. Потому тебя в большой дом нянькой и взяли. Впустили, хотя ты и ирландка, и маму твою тоже.
Лена, а он чей?
А ты как думаешь? Старый Хозяин восемь месяцев как помер, а дети его всё рождаются. Только этот белый.
А мать его кто?
Никто. Эта желтокожая бедолажка, пока его рожала, сама и померла. Нет ее, и имени ее нет. Возьми его – богатым не будет, невольником тоже.
Его кормить надо.
У тебя вон там, у летней кухни, коза привязана.
То есть я козу украла?
Нет, Старый Хозяин подарил ей эту козу в те несколько недель, пока ею ублажался, а я отдаю ее тебе. И неважно, что Молодой Хозяин на дух не выносит Старого, жена Молодого Хозяина к тебе благоволит, ты ж ее сына нянчишь. Сама знаешь, она много тебе надавала обносков из большого дома – одежды, одеял, да и еды тоже…
Чем грудничка кормить…
Кормилица Мистрис – дочка моей внучатой племянницы. Я, прежде чем сюда идти, младенца к ней пососать сносила. И ты его будешь с собой брать, она даст ему грудь, как и ребенку Мистрис. Сын Молодого Хозяина слабенький. Скажешь Мистрис – этот удачу ей принесет. Он сильный. Будет он в доме – родит Мистрис новых сыновей, покрепче. Так и скажешь. А как здесь покормить надо будет, подоишь козу или мучную болтушку разведешь.
Лена стара работать в поле, старше матери Дервлы. Семена они сажали вместе, по знакам, рядом с хижиной и на распашках в лесу. Урожай делили, продавали семена, мази, настои. У Лены глаза слезятся и спина сутулая. Только ее косой взгляд и мог усмирить папашу Дервлы, когда он лез драться и буянил. Боялся Лены. Худосочной рабыни с железным костяком.
Лена, если меня выселят, мне и податься некуда. Куда мне с малым.
Не выселит она тебя. Она ж думает, что ты спасла ее задохлика, а сколько у нее уже умерло. Может, и правда спасла. А этот-то здоровячок, слишком здоровый для девчульки, которая его выносила.
Дервла, как все-таки зовут его мать?
Нет у нее имени, больше нет. В земле она, и лучше ее не поминать. А у нас-то есть у кого имена? Откуда ему знать? Откуда тебе знать? Ты вон какая рослая, неужто родилась от своего ирландского папани-последыша, да и мама твоя была росточком с меня?
Слухи это, ответила Дервла.
Я знаю, что это она тебя родила, сказала Лена, я ж сама ей помогала. А кто твой папаня… Она пожала плечами. Мне три года было, когда моих родителей продали. Я в поселке выросла, как и его мамаша. Но ты глянь на него. Надо ему это говорить? Что он с этим будет делать? Скажи, он сын твоего брата, попал к тебе, когда брат с женой померли. Принесли тебе его, как вот я принесла. А то можешь и вовсе ничего не говорить.
Дервла взяла ребенка на вытянутые руки. Он вгляделся в них обеих и вздохнул. Темные розы на щеках, широкие светло-карие глаза, тугие завитки черных волос, роскошные ресницы. Ладошка раскрыта. Дервла вложила в нее палец, мальчик крепко сжал кулачок.
Видишь? – сказала Лена. Он уже многое понимает. Не смогла я спасти его маму, но ты ему дай время. Он еще спасет тебя или другого кого.
Вот Дервла и носила его, завернув в шаль, туда-сюда через поле и по аллее к большому дому. Там он помалкивал, будто все понимал, сосал грудь после другого младенца, на несколько недель его старше. Дома Дервла давала ему мучную болтушку и рисовый отвар, говорила с ним, пела. Рос он крепышом. Мистрис через год снова потеряла ребенка и велела Дервле принести «сынка» в детскую кроватку, еще неприбранную, сырую, подержала его, помолилась. Следующий ее мальчик выжил, но через два года Мистрис и сама умерла в родах. Некоторые винили в этом «ирландку», и все же Дервлу переселили в дом ухаживать за новорожденной, которую в честь матери назвали Элизой, и за ее братишками, двух– и четырехлетним.
Дервла привела с собой сына и кормилицу, все они обосновались в чулане рядом с детской. В те годы сын ее был за старшего брата остальным – на голову выше сверстника, первым шел вслед за Дервлой к реке рыбачить, помогал ей собирать травы, коренья, ягоды в полях и лесах, осваивал то, что она называла «лесным чутьем». Потом спал на койке в комнате мальчиков, содержал в порядке их одежку и обувку, помогал гувернеру складывать книги и подготавливать грифельные доски, неплохо впитывал знания, мог даже подсобить младшенькому, пока гувернер занимался со старшим. Когда братьев услали в военную школу, его, в двенадцать лет, законтрактовали конюхом. В чулан вселилась гувернантка. Дервла вернулась к себе в хижину за полем, но осталась горничной и компаньонкой при девочке, которая очень к ней привязалась. Она, почитай, вырастила Элизу – отец ее часто отсутствовал, но наказал, чтобы дочь никогда не оставалась одна.
Сильнее всех Элиза скучала по «старшенькому брату». Дервла уговорила законтрактовать его в обмен на ее услуги, ибо платили ей всегда только натурой: был он смекалистым, хорошо ладил с животными, а один из конюхов, бывший школьный учитель, одалживал ему книги. Он все эти годы жил при конюшне, вдали от Элизы. Домом ему была хижина Дервлы,
