Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман
— … отвели на абатон. И там она увидела сон, как будто к ней Асклепий подвел маленького мальчика, едва научившегося ходить, белокурого, как младенец Аполлон Летоид. И Асклепий Мегалос посадил этого ребенка к ней на колени и сказал: «Это твой сын!» А когда она проснулась, маленький белокурый мальчик сидел на ее коленях и улыбался.
Каллист хмыкнул. Митродор укоризненно посмотрел в его сторону.
— Отец моего деда сначала не поверил, что Асклепий мог совершить такое чудо. Но жрец, который был поблизости, упрекнул его в неверии и показал ему мраморную табличку, в котором точно такое чудо было описано и засвидетельствовано много лет назад, а также вотив — статую маленького мальчика на дельфине. Родители чудесно рожденного таким образом ребенка отблагодарили Асклепия Пэана, заказав у лучшего скульптора статую для украшения храма.
— Как мальчика-то назвали? Палемон? — спросил набожно Митродор.
— О нет, хозяин — ибо не из вод он был спасен богами, умерший, но подарен Асклепием и создан как бы из ничего… Назвали его Асклепиад, потому что его вторым отцом словно был сам Асклепий… И Асклепиадом назвали моего отца, а потом и меня, и я так назвал своих сыновей, а они назовут внуков…
Митродор о чем-то усиленно размышлял.
— Как вы там не путаетесь, — пробормотал Каллист. — Номера даете?
— Моего старшего сына зовут Асклепиад Рыжий, второго сына — Асклепиад Долговязый. Мы привыкли чтить традиции, — с благородным упреком в голосе обратился к Каллисту, расслышав его вопрос, старец в хитоне.
— Пэан воистину дал тебе хороший слух! — ответил Каллист. — Налей мне еще красного вина, мальчик, — обратился он к рабу.
— А как же правило, что в асклепейоне нельзя рожать? — спросил, наконец, Митродор.
— Благороднейший и благочестивейший Митродор прав, — нараспев продолжил старец. — Роды и смерть оскверняют храм Асклепия. Но здесь было рождение не как одно из рождений! Мой дед родился по воле великого Асклепия Пэана.
— Радуйся, Пэан! — грянули певцы из тьмы, и зазвенели струны невидимой арфы.
Митродор прижал к уголкам глаз кусочек тончайшего полотна.
— Как милостив ты, Пэан! — умильно вздохнул он.
— Хорошее вино! Передать тебе, Кесарий? Да ты спишь?
Кесарий сладко спал, свесив голову с подушки. Лампадион, вынырнув из темноты, сняла с его головы увядший венок из листьев сельдерея и возложила свежий.
— А тебе не положено, философ! — засмеялась она, когда Каллист тоже потянулся за новым венком. — Хочешь, кифару дам, сыграешь нам? У тебя руки красивые, пальцы изящные, как у хорошего кифариста.
— Нет, — резко ответил Каллист.
— Фекла… — пробормотал сквозь сон Кесарий, улыбаясь. — Ты же знаешь, Фекла, я…
Лампадион провела рукой по его волосам, прерывисто вздохнула и ушла.
Леонта взял за руку Вассиана и произнес: «Пойдем со мной в сад — скоро рассвет!»
— Я много лет не видел рассвета, Панталеон врач, — невесело засмеялся Вассиан. — Но откуда ты знаешь, что я люблю встречать рассвет? Я надеюсь, что однажды Асклепий Пэан исцелит меня солнечным светом на рассвете, и я увижу его — благого, милостивого, бога, любящего людей… Я слышу щебет птиц, встречающих солнце, и доли мгновения надеюсь, что сейчас, сейчас он отверзет мне очи…
— Расскажи мне о себе! Я так мало о тебе знаю, Вассиан! — попросил Леонта. — Ты образованный человек — говорят, что ты учился в асклепейоне?
— Говорят… — усмехнулся Вассиан. — Что ж ты не договариваешь? Я был иеревсом, жрецом Асклепия, но был изгнан из Эпидавского асклепейона, когда стал терять зрение и не мог оперировать катаракты так хорошо, как в былые времена.
— Они изгнали тебя, больного?! — возмутился Леонта.
— Ты искренний и добрый юноша, — вздохнул Вассиан. — Или… уже научился очень хорошо притворяться при дворе Диоклетиана. Неужели ты не слыхал, что я оскорбил Пэана Асклепия ложью, и он меня наказал? Наказал не сразу, нет… Я думаю, Леонта, что это не его наказание, это просто Тюхе-Судьба. Но когда я стал терять зрение, другие иеревсы[41] мне припомнили мою хитрость — тогда-то они ничего не могли сделать, да и за ребенка родители внесли большие деньги… они-то, родители, были рады… А потом иеревсы решили на всеобщем совете, что я поплатился зрением за свой обман, и изгнали меня, как нечистого, как оскверняющего своим присутствием храм Асклепия.
— Разве иеревсы в асклепейонах не лгут людям? — спросил Леонта. — Разве не устраивают там представлений, в которых людям являются и Асклепий, и Гигиейя, дочь Пэана, словно живые — а на самом деле переодетые иеревсы со своими дочерьми?
— Это — священное действие, а не обман, — отвечал Вассиан. — Обман — это то, что сделал я. Принес годовалого ребенка женщины-вдовы, умершей в ту ночь в гостинице от фтизы, и посадил его на колени другой женщины, бесплодной, пришедшей со своим мужем издалека…
— Ты совершил благое дело, — в трепете произнес Леонта.
— Но Асклепий покарал меня, — покачал головой Вассиан. — Наверное, ему виднее. Я не знаю, почему Асклепий, человеколюбивый Асклепий, так поступил со мной!
4. О старшем брате и брате молочном
Рабы опустили богатые носилки на землю, Кесарий резко откинул занавесь и легко спрыгнул на каменную мостовую. Каллист выбрался следом.
— На постоялый двор? Зачем мы сюда приехали? Задумал съезжать от Леонтия архиатра? — удивленно спросил он. — Старик обидится, не вздумай!
— Тс-с. Не задумал я съезжать. Мы в гости.
— Я что-то устал от хождения по гостям, — проворчал помощник архиатра. — Вчера Митродор, сегодня мы снова в гости… Всю неделю таскаюсь по пирам, а у меня же и обязанности есть.
— Леонтий позволил тебе отлучиться, я просил за тебя, — ободряюще ответил ему Кесарий, направляясь ко входу в роскошную гостиницу.
Прежде чем он подошел к входной двери, та распахнулась, и навстречу Кесарию вышел еще один Кесарий, только бородатый и в длинном белом хитоне.
Каллист подумал, что перепил вчера у Митродора лесбосских вин.
— Шлама, ахи![42] — закричал второй Кесарий, подбегая к первому.
Каллисту стало нехорошо, и он прислонился к стене гостиницы.
— Шлама! — закричал Кесарий, заключая своего двойника в объятия и подводя его к Каллисту.
— Это — Абсалом, или просто Салом, мой брат, — радостно сказал он.
— Брат? — потрясенно переспросил Каллист, глядя то на безбородого, то на бородатого Кесария.
— Молочный, — раздался негромкий голос за спиной Кесария.
— Господин Григорий? — обернулся в тревоге Абсалом. — Вы же обещали в постели лежать и брата вашего дожидаться! Ну вот, видишь, ахи[43], он не слушает никого, что ты тут будешь делать! — и он в отчаянии
