Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов
– Кто поведет «Стрелу»? – спросил я.
– Большой Лоцман.
– И это в самом деле опасный рейс?
– Испытайте! «Стрела», знаете ли, чудесный полукатер, полупароход. С двумя винтами. Мощная. Побывала на дне три раза.
– Как это – три раза была на дне?
– Отдыхала. В двадцать седьмом году затонула в Верхне-Енисейском пороге, в тридцать четвертом году лежала на дне порога Тубы, в тридцать девятом где-то около Турана в устье Тубы. Тогда утонула вся команда – шесть человек. Как видите, «Стреле» не привыкать…
– И когда вы в рейс?
– Часа через два. А вы что, хотите прокатиться?
Нашему разговору помешал шум в биллиардной. Большой Лоцман выиграл, но удивлен этим был, кажется, из всех присутствующих один только я.
Вечерело. Тяжелые густые тучи нависли над великой сибирской рекой. Осень стояла дождливая, потому-то Енисей и разбух по-весеннему. «Голубая стрела» – быстроходный большой катер – зыбко качалась на волнах. Волны катились гряда за грядой. Весь день шумел ветер навстречу течению, студеный, северный. Енисей раскачался. Холодно. Я спрятал руки в карманы пальто и втянул голову в плечи. Пивников, вразвалку, на коротких толстых ногах, поднялся по трапу на борт «Стрелы». Мы приехали последними из тех, кто идет в этот опасный рейс.
В большом штурманском салоне светло и уютно. В сборе вся команда. Коренастый штурман в короткой меховой тужурке и он же капитан Илья Бекасов стоит у окна и смотрит куда-то на воду. Рядом с ним на стуле, положив ногу на ногу, рулевой по фамилии Синенький. Черномазый механик Стамов, второй молоденький механик Петя Желичев, радистка, белокурая девушка Варя Звягинцева, мотористы, кочегары, мужик с русыми, вверх закрученными усами, участник совещания в тресте – все они, эти люди, идущие в опасный рейс, напряженно и выжидающе посматривают на Большого Лоцмана. А тот сидит за красным круглым столом в мягком черном плаще с капюшоном и барабанит тонкими сухими пальцами о крышку деревянного портсигара.
– Все в сборе? – глухо спрашивает Большой Лоцман и медленным, тяжелым, испытующим взглядом поводит по лицам. – Давайте отчаливать, Илья Данилыч. Пора.
Илья Данилыч Бекасов, похрустывая сапогами, отходит от окна.
– Ну что же, отчалим, – отвечает он. – Только я должен еще раз предупредить: Енисей в качке. Бакены не видны. Тучи набухли, и жди снега. Невозможный рейс. Да, невозможный. Гибельный!
Большой Лоцман встал. Щуря по-близорукому глаза, сердито ответил Бекасову:
– Кто заранее говорит о невозможности, тот расслабляет силы и волю. Не спорю, рейс будет трудный. Но партия доверила нам большое государственное дело. Об опасностях ли нам думать? – Мгновение помолчал. И, отводя взгляд от Бекасова, обратился к команде: – «Стрелу» веду я. Енисей бурлит? Пусть. Кромешная тьма? Пусть. Я поведу «Стрелу» вслепую. Промером проведу! Но завтра утром мы должны быть в нашей гавани и не дать заморозить семь тысяч кубометров леса… По местам, товарищи. Синенький – наверх, в рубку, Стамов, Желичев, Ильин, Зубов – к моторам.
Замыкая цепочку за уходящими из салона, Большой Лоцман закрыл за собою дверь. Гулкие шаги его сапог раздались на железных сходнях капитанского мостика.
Он поднялся наверх. Мужик с закрученными усами решил пойти в машинное отделение. «Там ловчее спать, – сказал он уходя. – Тепло и дремотно. Ну а ежели, не ровен час, «Стрела» затонет, то сонному тоже ловчее идти на дно». Вероятно, к такому выводу он пришел во время ссоры Большого Лоцмана с капитаном-штурманом Бекасовым.
«Стрела» вздрогнула, накренилась на левый борт и зигзагом пошла в реку. Дул попутный ветер. Неистово ревели моторы. Из черной трубы валил густой дым. Стерляжий нос «Стрелы» был приподнят и безжалостно резал водную толщу, вспенивая ее и отваливая на две стороны толстыми серебряными пластами. Правобережные горы, чернеющие в ночи, светлячки промышленных огней у подножья гор уходили назад. Мы обогнули остров Молокова и вошли в основное русло.
«Стрела» мчится быстро, словно летит над водою. В носовой части капитанского мостика у фок-мачты пытливо всматривается во тьму Большой Лоцман. Разве он носит очки? Да, он в очках и кажется еще строже, тяжеловеснее.
– Тихий. Идем под мост, – говорит он.
– Тихий! – отдает команду Бекасов в рубку Синенькому.
Бекасов и Большой Лоцман разделили между собою командование, хотя «Голубая стрела» и передана в полное распоряжение Большого Лоцмана.
Мост остается позади.
– Полный. На все обороты. Дать свет в прожектор… Идем левобережной? – спрашивает Бекасова Большой Лоцман.
– Левобережной, – отвечает Бекасов. – Синенький, лево руля!
«Стрела» с креном загибает влево и, все так же вздрагивая под ударами двух винтов, входит в левобережную протоку. Небо мутное, тучи ползут так низко, что кажется, вот-вот лягут на «Стрелу» дополнительным грузом.
На мостике в носовой части установлен мощный прожектор. Белые полосы ярко-ослепительного света щупают берега. Третий столб света лежит вдоль реки, покачиваясь. Мы идем невдалеке от левого берега. Матрос Васюк, в белом полушубке и в валенках, направляет свет прожектора по команде Большого Лоцмана и Бекасова. Бекасов частенько смотрит в бинокль, а «Стрела» мчится и мчится на полных оборотах. Иногда она резко меняет курс, отходит в глубь реки – в такие минуты с трудом удерживаешься на ногах.
Я возвращаюсь в салон погреться. Там по-хозяйски восседает за столом Иван Никитич Пивников. Батарея пивных бутылок полукольцом стоит перед ним. Осанистый, медлительный, он смотрит на меня маленькими колючими глазами, спрашивает:
– Плывем? – и, не давая ответить, продолжает: – Да, батенька мой, плывем. Как она хлещет! Испытал я ее с Большим Лоцманом и на малых, и на полных оборотах. Садитесь. Угощу. Захватил на всякий случай. Люблю жигулевское с искорками! Водка – гадость. А пиво замечательно бодрит. Ну а волноваться особенно нечего. Григорий Иванович у нас с хорошим глазомером.
– Глазомер-то у него, пожалуй, неважный.
– Это из каких источников?
– На мостике он в очках.
– А-а. Значит в очках? Случается. Страдает близорукостью. Очки редко носит. В крайнем случае. А вы попытайтесь вступить с ним в соревнование по стрельбе в цель. Он меня однажды так осадил, что больше не спорю. Рука у него тверда, а сердце… О сердце умолчу. Не знаю. Ну, что же вы пьете такими длинными глотками? Пиво, батенька ты мой, пьют для беседы или для думы.
– О чем же вы думаете?
– Как о чем? Я должен был сегодня вечером выступить в прениях по вопросу прорыва в Сесимском леспромхозе. Там у них сплошные прорывы: лесосплав – дыра, лесовывоз – другая, рабочая сила – третья. И так до пяти, я свои замечания передал моему соседу, директору Елгашинского леспромхоза. Вот сижу и думаю, как он сейчас кроет
