Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий
Я случайно взглянул в окно.
Наконец-то солнце выглянуло из-за туч.
Море плескалось в голубых огненных вспышках. Блестели мокрые камни на берегу, а на них — белые чайки, как комья снега. Совсем по-весеннему.
И мне невольно вспомнились старые-старые стихи, которые мы читали когда-то, еще в раннем детстве:
Пол вешним солнцем тает снег,
Проснулось море к новой жизни.
Здесь каждый камень дорог мне,
В моем краю, в моей отчизне.
Водяное крещение
Была уже вторая половина июня. Приближалась самая интересная пора — вылупливание гагачат. Дружная весна и теплое, погожее лето предвещали, что выводки будут очень ранние. Когда мы открывали инкубатор, оттуда слышался приглушенный писк — это пищали еще не вылупившиеся птенцы. Пришло время позаботиться о будущем молодняке.
Николай собрал наш маленький коллектив. Он надумал построить в морском заливчике возле инкубатория вольеру для гагачат. Этот заливчик интересен тем, что во время отлива почти вся вода из него уходит. В это время нам и нужно было успеть соорудить нижнюю, подводную часть вольеры: укрепить на дне проволочную сетку так, чтобы гагачата не смогли под нее нырнуть и вылезти из вольеры.
— Проволочная сетка у нас есть, — сказал Николай, — а за досками дело не станет.
Действительно, на соседних островах строительного материала валялось сколько угодно. Волны выбрасывают на берег доски и бревна — это остатки лесных заготовок, принесенные морем.
Вольера для выращивания гагачат была нам очень нужна. Конечно, птенцов можно будет сразу же подпустить к диким гагам; у них вот-вот тоже должны были вылупиться гагачата. Однако в вольере мы смогли бы день за днем наблюдать наших птенцов, изучать их жизнь и повадки.
На другой же день мы с Иваном Галактионовичем в большой лодке отправились собирать доски для вольеры. До соседних островов добраться было не так легко, потому что дул встречный ветер. Но зато мы выехали во время отлива, с попутной водой, так что плыть пришлось по течению. А через несколько часов начнется прилив — вода пойдет обратно, и возвращаться можно будет опять по течению.
На ближайшем пологом острове по берегам мы нашли множество самых различных бревен и досок. Не прошло и трех часов, как мы натаскали их к лодке целую кучу и принялись грузить.
Но чем дальше шла погрузка, тем с большим беспокойством поглядывал я на лодку. Она была уже полна, а Иван Галактионович все еще накладывал сверху длинные доски. Лодка совсем осела, так что края ее почти касались воды.
— Иван Галактионович, что ты делаешь! Нас волной сразу захлестнет.
— Ты грузи да помалкивай, — добродушно отозвался мой спутник, продолжая таскать доски.
— Да что ты, в своем уме? — не на шутку забеспокоился я. — Тогда плыви один, мне еще жить не надоело!
Иван Галактионович остановился с доской на плече и презрительно сплюнул:
— Э-эх ты, баба рязанская, а еще тоже, мужик! — И он зашагал к лодке.
— Ну, тогда делай что хочешь, я с тобой все равно не поеду, — решительно сказал я и, отойдя в сторону, сел на камень.
Наконец Иван Галактионович закончил погрузку и туго прикрутил канатом поклажу к лодке.
Прилив еще не начался, приходилось ждать с полчаса.
— Вот теперь и покурить можно, — весело сказал мой товарищ, подсаживаясь ко мне. — А ты не сердись и не сомневайся, докатим в лучшем виде. Поставим парус, ветер попутный, вишь как задувает.
Действительно, пока мы грузили, ветер усилился, залив потемнел. Начинался настоящий шторм.
— Нет, Иван Галактионович, — сказал я твердо, — я тебя так не пушу. Утонешь, а потом за тебя отвечай. Смотри-ка, что на море делается! Лучше переждем здесь, а пока давай-ка сбросим половину досок.
Иван Галактионович негодующе поглядел на меня:
— Ай ты рехнулся? Грузили, грузили, а теперь сгружай? Ты что ж, кататься сюда приехал?
— Нет, не кататься, но и не топиться. На море буря, а ты плыть собрался, да еще с таким грузом!
Иван Галактионович вдруг расхохотался:
— Э-эх, да чего же ты так забоялся? Я ж тебе говорю, не потонем. Ты сам подумай: чем лодка-то у нас гружена? Лесом, сушняком. Разве сухой лес потонет? Он все, как поплавок, поверху будет плыть. Пустую лодку скорее захлестнет. Тут только нужно глядеть, чтобы волной все у нас не расшибло да не перекувырнуло бог, а потонуть не потонем. Ты знаешь, в прошлом году я раз вовсе без лодки приплыл — доски собрал, скрутил канатом, сел на них-и айда. А ветрило такой — жуть прямо, волны, что горы. Меня ка-ак подхватило да ка-ак понесло! Ну, думаю, сейчас всю мою укладку по дощечке расшвыряет — и пропал… Думаю, а сам не поддаюсь: правлю доской прямо на остров. Волной сзади как поддаст, поддаст-с головой накроет. Холодно! Зуб на зуб не попадает. Уцепился за канат, держусь, чтобы не сшибло. А доски тоже не упускаю. Как к острову стал подплывать, на берегу заметили, сбежались. Глядят, что за диво — человек плывет, а на чем, и не поймут. Думали, с кораблекрушения. Уж хотели на помощь лодку гнать, да только не смогли против ветра выбиться. Сунулись — а их волной назад, чуть лодку о камни не расшибло. Ну, а я уж тут и выкатил прямо на берег — ничего себе, живой, только нитки сухой нет. Руки, ноги так свело, не разогнуть. Мне, значит, сразу стакан вина, одёжу сухую, и все в порядке.
— Ну и молодец! А ты, верно, на море и родился?
— Не-ет, я не здешний, я владимирский. Знаешь?
— Как же не знать! Я во Владимире не раз бывал. Почитай, земляки.
— Вот видишь, а ты плыть со мной боялся — «утоплю», говоришь. Да разве можно земляка утопить! Ты даже насчет этого и не сомневайся. Доедем тихо, спокойно, как в сапках по первопутку.
Я живо представил себе плавание в бурю на бревнах; это мало походило на спокойное путешествие в санях, но делать было нечего. Уверенность Ивана Галактионовича лишила меня возможности отказаться плыть вместе с ним.
Начался прилив. Мы подняли парус, взобрались на доски и отчалили от берега. Едва только мы выплыли из-за острова
