Приключения среди птиц - Уильям Генри Хадсон
Глава X. Белая утка
Зеленая трава в марте
Белые утки на голубом пруду
Ассоциации, связанные с уткой
Легенда о стране мертвых
Красота и редкость
Прозвище английской королевы
Пусть мартовская зелень и смотрится бледной тенью перед грядущим через полмесяца зеленым буйством, в этот вечер, в двух неделях от первого дня весны, проходив долгий день проселочными дорогами Норфолка, я был счастливейшим из смертных. Так благотворно воздействует на меня трава с ее зеленым цветом, так необходимы они мне для поддержания жизненной энергии, что, лишившись их, я тотчас начинаю чахнуть, тускнеть и в конце концов падаю духом, как заключенный или больной.
И свет моих неярких дней
Уж бледного бледней[18].
Как приятно для тела и ума ходить по полям и лесам в эту пору, когда цвет земли на глазах преображается под лучами набирающего силу солнца! И как естественно, что в один из таких дней, на повороте года, я назначаю себе праздник любования травой, в который после долгих зимних месяцев снова наслаждаюсь ей одной, насыщая разум, как во время óно царь Навуходоносор насыщал тело[19]. Вид травы – всё, что мне нужно в этот день, я не желаю ничего другого, и все прочие предметы, попадающиеся мне на глаза, оправданы лишь настолько, насколько служат траве фоном, создают контраст либо выгодно ее оттеняют. Это, а еще разбросанные по холмам старые фермы красного кирпича в ореоле вечной зелени под раскидистыми голыми деревьями, часто осевшие, с крутыми, сплошь покрытыми оранжевыми пятнами лишайника, крышами; и тихие маленькие деревушки, наполовину укутанные красно-пурпурными облаками огромных вязов; и вьющаяся вдаль серая дорога, по обеим сторонам которой вместе с ней вьется низкая можжевеловая изгородь – безлистая, глубокого коричнево-пурпурного цвета, в заплатках плюща с темно-зелеными посеребренными солнцем листьями в коричневых прожилках. И сотня других замечательных всячин: рыжие коровы на зеленом пастбище, стайка скворцов над головой, внезапно срывающаяся долу; а еще чайки, серые и белые, – они заняли соседнее поле и отдыхают, обратив к ветру клювы, на зеленом ковре напоминающие клочки нерастаявшего снега, сияющие на солнце и похожие на птиц. В тот день погода с самого утра была замечательной – после нескольких дней холода и проливного ненастья дул легкий ветерок, ярко светило солнце, и в мягкой голубизне неба эолова метла гнала перед собой стайки белых и бледно-серых облаков.
Всё это проплывало перед моими глазами, проплывало и забывалось, как вещи и предметы, попадающие в поле зрения человека, мысли которого поглощены чем-то другим. Время перевалило за полдень, как вдруг мой взгляд наткнулся на нечто, меня заворожившее, завладевшее моим вниманием и уже не отпускавшее, даже когда ноги унесли меня далеко. Все прочие детали этого дня, возникающие в поле моего зрения: фермы в пятнах лишайника, серые амбары, деревья, дороги, пурпурные изгороди, рыжие и черные коровы на зеленых пастбищах, грачи и чайки, сосновые леса, низкие горы на горизонте и много других всячин – служили лишь рамкой или фрагментами сложного беспорядочного рисунка зеленой мантии земли. Это новое нечто было совсем другого свойства, так как оно выдернуло меня из весенне-травяного настроения, и зеленая мантия, доселе основа этого дня, отныне стала лишь приличной декорацией к удивительному нечто.
Так что же мне открылось? В ложбинке посреди зеленого пастбища мне встретился оставшийся от дождей пруд тридцати или сорока футов длиной с водой того особенного голубого цвета, который бывает у мелких прудов при благоприятном стечении воздушных и солнечных обстоятельств и который невозможно описать словами; изумительный оттенок, который не хочется сравнивать с голубизной ни озера, ни глубокого моря, ни цветка, ни минерала – настолько он кажется лучше; но если меня прижмут к стене, я, пожалуй, назову его темно-сапфировым. Когда художник после долгих поисков находит объект, достойный творчества, он отводит взгляд и идет своей дорогой, пытаясь его забыть, потому что эта изгородь, увешанная кружевами паутины в искрящихся на солнце каплях росы, чересчур хороша для его кисти. Посреди бледной зелени полей, на взъерошенной ветерком глади воды волшебного озера плавали белые утки – три или четыре: белее чаек, ослепительно белые от воды до самых макушек, за желтым исключением клювов. Взволнованные моим приближением, они задвигались туда-сюда, и ветерок взъерошил их перышки; а когда я остановился у берега и стал смотреть, из-за легкого облачка вышло солнце и ударило в полную силу, озарив светом голубизну пруда и плавающих в ней птиц, посеребрив рябь и опламенив белые одежды уток, словно сами птицы были светильниками.
«В жизни не видел ничего прекрасней!» – воскликнул я, и сейчас, на исходе долгого дня, картина горит в моем воображении ослепительно, как в миг, когда ударили лучи, и настойчиво, словно требует быть немедленно преданной бумаге. Конечно, природа потрудилась на славу, чтобы создать увиденную мной красоту, – в ней сошлись и удивительная голубизна воды, и ероха ветер, и белизна оперения, и внезапно явленное волшебство солнечного света; но эффект не был бы столь поразительным, не будь плавающие на пруду птицы потрясающе красивыми и ослепительно белыми сами по себе.
Я уже вижу, как читатель улыбается и готовится издать звук, обыкновенно передаваемый на письме как «пссс», – свистящий звук, выражающий пренебрежение. Он, конечно, готов признать украшающую силу солнца, но вот насчет уток… – ведет он мысль дальше, предполагая простых домашних уток. Как и у всех нас, у читателя есть свои предубеждения, уйти от которых не так-то просто. Каждое новое понятие, – говорит нам профессор Джеймс, – прежде чем будет допущено в сознание, проходит через резервуар с готовыми знаниями и ассоциациями, где происходит его формирование. В этом свете высказывание об утиной красоте будет неизбежно встречено улыбкой недоверия. Ассоциации, рождающиеся у нас в голове, продиктованы нашим прошлым опытом и соотношением нового понятия с ним. Когда новая информация попадает к нам в мозг, из его глубин к ней навстречу всплывают наши старые понятия, обволакивают ее и в таком виде передоверяют сознанию. Таков удел каждого нового впечатления: окунаться в сознание, наполненное воспоминаниями, представлениями и предвзятостями – ментальным конвоем из хранилища готовых решений. «Все процессы умственного познания, – вносит свою лепту философ, – действуют согласно одному базовому закону –
