Сапсан - Джон Алек Бейкер

я зашел в сосновый лес. Под деревьями было темно, но на просеке, по которой я шагал с западной стороны, еще было светло. Снаружи было холодно, а в лесу еще тепло. Сосны рдели в иссиня-черной тени собственных ветвей. Лес весь день хранил мрак и теперь, казалось, выдыхал его. Я тихо шагал по просеке и слушал раскатистые крики ворон, доносившиеся будто из подземелья. Я остановился посреди леса. По лицу и шее пробежал холодок. На сосне в трех ярдах от меня сидела серая неясыть. Я затаил дыхание. Сова не двигалась. Я слышал каждый шорох так громко, как если бы и сам был совой. Она смотрела на свет, отраженный в моих глазах. Она ждала. Ее белая грудь была испещрена рыжевато-бурыми стрелками и крапинами. Рыжина вокруг ее головы образовывала ржавую корону. Лицо, закрытое шлемом, было бледным, аскетичным, получеловеческим, горестным и отстраненным. Глаза были темными, напряженными, недобрыми. Из-за этого гротескного шлема казалось, что какой-то заблудший рыцарь уменьшился и обратился в сову. Я вглядывался в виноградно-синие глаза, окаймленные огненным золотом, а совиное мрачное лицо растворялось в сумерках; одни глаза светились жизнью. Сова постепенно распознавала врага: понимание отразилось в ее глазах, тенью растеклось по каменному лицу. Но удивление прогнало страх. Она и теперь не спешила улетать. Мы не сводили друг с друга глаз. Ее лицо походило на маску: жуткое, опустошенное, скорбное, как лицо утопленника. Я пошевелился, стоять неподвижно стало невмоготу. Тогда сова резко повернула голову, прошаркала по ветке, как бы чувствуя неловкость, и тихо улетела в лес.

15 ноября

Выше Южного леса по глубокой долине протекает ручей. Северный склон долины покрыт редколесьем с ржавчиной прошлогоднего орляка, серебряными березами, зелеными замшелыми дубами. Южный склон – пастбище, уже многие годы остающееся неизменным, богатое червями, окаймленное низкими живыми изгородями, рябое от коренастых дубов. Две сотни чибисов и множество дроздов-рябинников, белобровиков и черных дроздов на слух искали червей, пока я спускался к ручью, громко журчащему в тишине утреннего часа. Долина не была распахана, и я посчитал, что сапсан, скорее, будет искать чибисов на верхних пастбищах.

Издалека раздалось громкое постукивание. Это мог бы быть певчий дрозд, колотящий улиткой о камень, но звук доносился откуда-то сверху. В дубовых зарослях малый пестрый дятел сел на боковую ветку, уцепился за самый ее кончик и долбил клювом по мраморному галлу[34], пытаясь добраться до личинки. Для дятла длиной в шесть дюймов этот нарост был как большой набивной мяч для человека. Дятел так и сяк качался на ветке, повисал вниз головой, атакуя ветку под разными углами. Он отвел голову на два дюйма назад и застучал по ветке со свирепостью кирки. Когда он останавливался и осматривал желтый нарост, его черные блестящие глаза сощуривались. У него так и не получилось его пробить. Тогда он перелетел на другой дуб и предпринял новую попытку. Его перестук все утро разносился по полям. Я пробовал стучать по галлу ногтем и острым камнем, но не смог воспроизвести громкую, слышную за сотню ярдов трескотню дятла. Он не дичился меня, но если я подходил слишком близко, прекращал свои занятия и забирался выше по ветке. Я отходил в сторону, и тогда он возвращался. Когда в лесу закричали сойки, он прекратил долбить и прислушался. Малые пестрые дятлы остерегаются хищников; они сбегут от кукушки, спрячутся от сойки и вороны.

Сойки весь день шумели в лесу, выкапывали желуди, которые закопали месяц назад. Когда одна сойка находила желудь, остальные гонялись за ней. У ручья, там, где течение тормозили ветки и палая листва, кормились несколько вальдшнепов. Своим появлением я спугнул другую, гораздо большую группу вальдшнепов, прячущихся в зарослях орляка. Днем они любят лежать на поросших орляком склонах, лицом на юг или запад, часто возле молодых каштанов или невысоких берез, реже – под падубом или сосной. Некоторые предпочитают папоротнику заросли ежевики. Вальдшнепы поднимаются внезапно, когда вы уже некоторое время простояли рядом, в каких-то пяти ярдах от них. Они подождут минуту-другую, пока неопределенность не станет невыносимой. Больше птиц можно спугнуть, если часто останавливаться. А если просто продираться через лес, вы поднимете только тех, что окажутся у вас прямо под ногами. Иногда, когда вальдшнеп делает первый рывок вверх, удается на мгновение уловить его окраску. Подсвеченные желтым светом, коричневые, палевые и каштановые оттенки его спины вдруг рельефно выделяются, словно ковер из палой листвы. Посередине полосатой спины и за головой проступает зеленовато-бронзовый оттенок наподобие патины. Может показаться, что вальдшнепы сразу улетают вглубь леса, на самом же деле они резко опускаются и ищут укрытие, как только их заслонят деревья. Внезапные зигзаги и нырки на открытой местности тоже обманчивы. Вальдшнепы могут некоторое время лететь низко, а потом снова подняться, как только скроются из виду. Тысячи лет упражнений в побегах выработали эти умелые приемы. Со временем можно научиться распознавать места, где прячутся вальдшнепы, но их катапультирование из папоротников или зарослей ежевики каждый раз поражают. Редко когда вы успеете посмотреть в нужном направлении.

Везде, где есть черви и грязь, найдется свой вальдшнеп. Беглый вальдшнеп полетит вдоль излучин ручьев и оврагов, мимо заброшенных прудов и раскисших просек – к своей обители в орляке.

Пока садилось солнце, чибисы все громче кричали свое «пи-вит». Я увидел из-за дубов и берез, как темный серп сапсана взмывает по зеленому склону долины. Дрозды-рябинники спасались в деревьях. Некоторые, как желуди, глухо валились в папоротники. Сапсан развернулся и начал охоту. Он круто набрал высоту и сразу сорвал с ветви одного рябинника – так же легко, как ветер подхватывает сухой лист. Убитая птица беспомощно болталась в его когтях, как на виселице. Сокол полетел к ручью, у самой воды ощипал ее и съел, и ветер разнес кругом ее перья.

16 ноября

Долина была тиха, приближена линзой тумана, увенчана холодной адамантовой глорией[35]. Пятьдесят серебристых чаек летели на север вдоль синей сосульки, расклинившей облачность. Они влетали в этот зазор голубого неба, торжественно-крылатые и мрачные, великолепные предвестники завтрашнего дня.

К десяти часам голубой клин расширился, и побежденные облака сгрудились на востоке. Чибисы и золотистые ржанки на кругах спускались ко свежевспаханному полю возле реки, чтобы кормиться. Слабое утреннее солнце коснулось ржанок, тусклых на темной земле. Они засияли позолотой, их кости будто засветились сквозь прозрачную кожу и перья. До этого сапсан сидел на сухом дубе, сгорбленный и вялый, но теперь озарился багрянцем и золотом, совсем как пузатые огоньки рябинников в кустах возле реки.

Стоило мне отвести взгляд, как сапсан слетел с ветви, и началась паника. Южное небо оказалось заполнено ярусами, лабиринтами вьющихся птиц: семьсот чибисов, тысяча чаек, две сотни вяхирей и пять тысяч скворцов взлетали расходящимися спиралями и вихрями. Над ними кружили три сотни золотистых ржанок, которые становились заметны, только когда поворачивали и вспыхивали на солнце. В конце концов я обнаружил сокола там, где меньше всего ожидал: он был прямо над моей головой. На самом деле, там и стоило начинать поиск.

Он летел на юг, набирая высоту: четыре легких удара крыльями и парение, непринужденный ритм. С земли казалось, что крылья лишь слегка загибаются и расправляются, раз за разом подергиваются легкими пульсациями. За соколом увязалась ворона, и вдвоем они понеслись зигзагами. Сокол забирался выше, летел все быстрее; но мелькание его крыльев было таким легким и ловким, что он казался почти неподвижным, а ворона смещалась от него назад и вниз. Он слился с белым солнечным маревом, и тут навстречу ему поднялась стая скворцов, будто подхваченная вихрем. Он описывал круги на большой скорости, круто разворачивался, клонился влево и вправо, выводил затейливые восьмерки. Резкие маневры сбили скворцов с толку. Они бешено неслись следом, но не вписывались в его повороты. Казалось, что он раскачивает их на леске, то встряхивая, то снова собирая вместе. Птицы забрались очень высоко по южному