Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

рассудочную и умозрительную части. В интерпретации Арсения Чанышева, «рассудочная часть разумной души – это практический разум и практическая истина, относящиеся к людским делам и тем самым к частному, а потому тесно связанные с опытом. Именно ей приходится и осуществлять выбор, и применять общее знание к частному… Добродетель рассудочной части души – это практичность…». «Собственно разумная часть разумной души человека созерцает лишь неизменные принципы бытия. Здесь нет места для выбора и решения, здесь можно только знать или не знать»10. Потребности помещаются в две разновидности неразумной души: «страстную» («растительную») и «стремящуюся» («животную»). Но в «страстной душе» уже описывается конкуренция мотивов, содержится интуитивный намек на различение бессознательного, предсознательного и сознательного. Смотрите: «…в этих [т. е. воздержанных и невоздержанных] людях обнаруживается и какая-то другая часть души, существующая по своей природе вопреки суждению, которая борется с суждением и тянет в другую сторону… эта часть души, очевидно, тоже причастна суждению; во всяком случае, у воздержанного человека она повинуется суждению… Одна часть – растительная – ни в каком отношении не участвует в суждении, другая – подвластная влечению и вообще стремящаяся…»11.

Особенно меня привлекает в Аристотеле его учение о материи и форме, энергии и энтелехии. Позвольте этот онтологический подарок великого феака я отложу в сторону и перевяжу заботливым узлом, чтобы не потерять и обратить внимание12.

«Материя» (по-гречески «хюлэ») – это «то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, возвращаются…»13. Материя не обязательно телесна. Она – материал, из чего состоит всё и вся. Материя есть некая возможность. Материя есть некая потенция. Материя как возможность – относительное небытие, а потому всё, что содержит в себе материю, может быть и не быть, то есть быть иным14. Материя не содержит в себе никакой силы и мощи. Она пассивна и беспомощна. Она не может быть источником движения самой себя. И однако движение бывает только там, где есть материя. Там, где материи нет, нет и движения15. Материя пластична, ибо она способна принимать все новые формы; «материя называется естеством потому, что она способна принимать… сущность»16. Стадиально материя бывает «первой» и «последней». «Первая» не может быть воспринята чувствами, она лишь умопостигаема. Каждый из предметов состоит из своей «последней» материи. Но эта материя, которая, до того как стать тем или иным предметом, прошла ряд определений, постепенно все больше и больше утрачивает свою неопределенность и одновременно свою первозданность, возможность и потенциальность17.

«Сутью бытия», а также «первой сущностью» является «форма» («морфэ»). Это первая причина и высшее начало. Именно форма приводит в движение материю. Она – активная сила, которая вносит в первично неопределенную материю ее определенность. Форма превращает возможность в действительность. «Скорее форма является природой, чем материя», «форма есть природа»18.

Отношения между материей и формой не столь просты, как кажутся с первого взгляда. Во-первых, не только форма стремится к материи, но и материя – к форме. Находясь на краю бытия, материя стремится к оформлению, стремится стать осуществлением, то есть ее пассивность не абсолютна, а во взаимоотношении с формой едва ли вообще можно говорить о ее пассивности. Форма же, со своей стороны, стремится к материи; формы даже борются между собой за материю19. Во-вторых, форма определяет материю лишь до известного предела – она определяет ее только в видовом смысле; нет никаких форм для отдельных вещей как таковых, нет индивидуализирующих форм. Источником индивидуализации оказывается материя. Индивиды внутри вида отличаются друг от друга только материально, а не формально. Люди в том числе. Аристотель говорит, что «Каллий и Сократ… различны по материи (ведь она у них различная), но одно и то же по виду, ибо вид неделим»20. Качественное изменение – это не смена форм, а изменение в пределах одной и той жё формы21. В-третьих, хотя сама по себе материя неподвижна, формы сами по себе также неподвижны и неизменны. Движение возникает лишь там, где материя и форма вступают во взаимодействие, по Аристотелю, осуществляют единство22. В-четвертых, Аристотель иногда так тесно сближает материю и форму, что почти отождествляет их. «Последняя форма и материя, – говорит он, – это одно и то же, но одна – в возможности, другая – в действительности»23.

Картина усложняется тем, что, помимо двух онтологических начал – материи и формы, – Аристотель вводит еще «энергию» и «энтелехию». Их не так-то просто отличить друг от друга; энергия – это законченное движение, а энтелехия – результат законченного движения, но не всякого, а целенаправленного. «Энтелехия, – разъясняет Арсений Чанышев, – это не просто сила в действии, не просто результат действия силы, а это сила в целенаправленном действии и результат осуществленной цели. Энтелехия – полное раскрытие внутри заложенной цели, т. е. законченная и полная действительность… в слове entelecheia делается упор на осуществленность, а в слове energeia – на осуществление, деятельность»24. И то и другое вроде бы «динамические» термины.

Я бы заставил себя понять это разъяснение. Но трудность в том, что эти энергия и энтелехия накладываются на материю и форму; к ним добавляются еще два термина: «первоначало» и «цель». Вместо двух оснований получаются целых шесть. Форму Аристотель иногда отождествляет с целью25, энтелехию – с формой26. «А о причинах говорится в четырех значениях: одной такой причиной мы считаем сущность, или суть бытия вещи… другой причиной мы считаем материю, или субстрат… третьей – то, откуда начало движения; четвертой – причину, противолежащую последней, а именно «то, ради чего», или благо…»27. «Цель и источник движения, – приходит мне на помощь Чанышев, – внешние причины, а форма и материя – внутренние»28. Но я как раз эту «внешность» с трудом могу понять, потому что у Аристотеля, в отличие от Платона, вся телеология внутренняя, имманентная; внешнего у него почти нет.

Единственное, что я могу уразуметь в этой онтологической какофонии – вернее, сложнейшей полифонии, недоступной моему пониманию, – так это все ту же диаду: материю (первоначало, энергию) и форму (цель, энтелехию), и первая представляет собой возможность (потенцию к оформлению, побуждение к исполнению), а вторая – реализацию этой возможности (стремление к выражению собственной сущности, достижение блага в качестве конкретного результата и адекватного выражения сути бытия). Допускаю, что я, может быть, совершенно неправильно понял Аристотеля, но только так я могу его исполнить и только так надеюсь получить продуктивный ормологический результат.

Попутно обвяжу узелком памяти и уложу в особый ковчег следующую мысль