Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
– Наконец-то! Куда ты пропала? Вечно тебя нет на месте, когда ты нужна!
– Что у тебя случилось?
– Эти твои приятели – редкостные подонки! Опозорили нас на весь город!
– Какие еще приятели? – вздохнув с облегчением, переспросила Ада. «Опозорили? Очередной бзик Лауретты. Неужели она узнала, почему загородный дом отошел Мириам? Нет, вряд ли: в таком случае опозорены были бы Арреста».
– И ты еще спрашиваешь? Читала воскресное приложение к L’Indipendente?
– Ты же знаешь, я не покупаю донорских газет. Их здесь даже в киосках не бывает.
– Там статья на целую страницу, даже на разворот, с кучей фотографий. И все против нас!
– Против каких именно нас?
– Против нас, Ферреллов. Кого же еще?
– Моя фамилия Бертран. Как, впрочем, и твоя девичья…
– Не уходи от темы. С бабушкой Адой случился бы инфаркт. Вот она, благодарность твоего дружка! Мы его чуть ли не в семью приняли, а он вывешивает наше грязное белье по всему городу!
– Лауретта, ты можешь сказать прямо, что случилось? Про какое грязное белье ты говоришь и что это за «мой дружок»?
– Да архивариус твой, на чужих тайнах помешанный, ты что, не поняла?
«Господи, – подумала Ада, не зная, смеяться ей или сердиться на Лауретту. – Похоже, история Клары Евгении выплыла наружу».
А кузина продолжала, уже перейдя на крик:
– И еще эта его экзальтированная римская невеста! Как будто всем и так непонятно, что за статьей стоит эта парочка! Но я их засужу, Богом клянусь, засужу! И ты тоже должна! Спроси Джулиано, если не веришь.
– И в чем же мы собираемся их обвинить?
– Слушай, ты, похоже, не понимаешь, что дело серьезное. Ничего смешного тут нет. Это они нас обвинили.
– В чем?
– В том, что все мы бастарды и не имеем права ни на наше имя, ни на наше наследие, ни на нашу семейную честь!
– Какого черта! – Теперь Аде было не до смеха. – Где обвинили? Это статья в газете или роман «плаща и кинжала»? Успокойся, иначе я вообще ничего не пойму.
– Так и знала, что ты будешь на их стороне. Настоящая маоистка: чем слабее кровные узы, тем лучше!..
– Честно говоря, не понимаю, о чем ты, но была бы рада хоть что-то узнать.
– Так вот, надеюсь, ты будешь рада узнать (как уже знают все в Доноре), что ведешь свой род от союза прелюбодейки, шлюхи, каких поискать, с нищим бродягой – точнее, с сыном арестованной за бродяжничество проститутки, пьяницей, жиголо и, если этого тебе мало, убийцей. А еще – что у нашего предка были огромные ветвистые рога.
Обычно Лауретта такими словами не бросалась: случившееся, по ее мнению, явно выходило за всякие рамки.
– И все это написано в сегодняшней газете? – переспросила Ада. – С именами и фамилиями?
– Что касается имен, то упомянут один бедняга Гвальбес. Но все знают, кто владел в то время Ордале. А сын Диего, от которого мы все происходим? Он, выходит, ублюдок, бастард? Его-то имя написано ясно. Какой позор! Тетя Санча и тетя Консуэло уже сказали, что и носу на улицу не высунут: у них просто не хватит смелости взглянуть людям в глаза.
– Диего, фра Гвальбес… теперь я, кажется, начинаю понимать… Не смеши меня, Лауретта, с тех пор прошло четыреста лет! Тетя Санча, тетя Консуэло, да и мы с тобой имеем к этим беднягам такое же отношение, как к Адаму и Еве. Или, если хочешь, к Люси, праматери всего человечества[99].
– Говори за себя, Люси была темнокожей.
– Слушай, я правда не знаю, что сказать. Признаю, для наших теток это может быть довольно неприятно, но представить, что и тебя это затронет… Помнишь, как мы смеялись над аристократическими замашками бабушки Ады, когда с ней жили?
Лауретта на том конце провода расплакалась.
– Ты не понимаешь, просто не понимаешь…
– Ладно, ты права, я действительно ничего не понимаю, и у нас с тобой получается односторонний диалог. Сделай вот что: пришли мне газету, и я перезвоню, как только прочту статью.
5
Утром в среду почтальон принес в пансион заказное письмо с воскресным приложением к главной ежедневной газете Доноры. Оскорбительная статья занимала весь центральный разворот. Текст перемежался цветными иллюстрациями (фотографией Чечилии Маино за работой и несколькими репродукциями) и был подписан журналистом, известным обзорами текущих событий. Две строчки заголовка были вынесены на первую полосу.
Начав читать, Ада была поражена в самое сердце.
ТАЙНА ЗАГАДОЧНОГО ХУДОЖНИКА РАСКРЫТА «МАСТЕР ИЗ ОРДАЛЕ» НАКОНЕЦ-ТО ОБРЕЛ ИМЯ:
РУТИЛИЙ ФЛАММИЙ ПО ПРОЗВИЩУ КОРТОНЕЦ,
проклятый художник, преступник, как и Караваджо, прелюбодей и убийца, зарезанный в пьяной драке.
Однако его творения, по мнению экспертов, божественны.
Молодая, но уже довольно известная искусствовед Чечилия Маино в конце концов сумела атрибутировать и назвать имя автора алтарного образа (и многих других картин нашего региона), до вчерашнего дня известного как «мастер из Ордале» и ошибочно причислявшегося к ломбардской школе. Другие эксперты-консультанты городского Управления культуры подтверждают, что речь, вне всякого сомнения, идет о работавшем в Нидерландах в конце XVI века тосканском художнике, который подписывался как «Рутилий Фламмий, Кортонец».
На фото: слева – д-р Чечилия Маино, в течение двух лет по поручению министерства культуры занимавшаяся каталогизацией произведений искусства XVI века в нашем регионе. Справа – алтарный образ (Ордальский собор)
Открытие произошло благодаря странному совпадению. Руководствуясь указаниями известного голландского торговца предметами искусства, д-р Маино последовала за неизвестным художником в Амстердам, а затем в Брюгге, где обнаружила расписанную рукой «мастера из Ордале» доску с подписью и датой: 1583. Доска изображает Мадонну на престоле с младенцем и идентична как по физиономическому сходству моделей, так и по композиции, живописному стилю и колориту с росписью, обнаруженной недавно в часовне Сан-Панталео, расположенной в сельской местности в пяти километрах от Ордале.
На фото: слева – Мадонна на престоле из Амстердама (частная коллекция, Брюгге); справа – сравнительные фрагменты двух надписей «Diego filius»
Прежде всего, даже раньше портретных особенностей обеих моделей, в глаза бросается разительное сходство огненных волос младенца Иисуса на обеих досках. Также в обеих картинах наличествует небольшая, но крайне любопытная деталь: надпись «Diego filius» по краю одеяния божественного младенца.
Эта надпись отсылает нас к истории региона и позволяет пролить свет на еще одну неразгаданную тайну, касающуюся смерти Панталео Гвальбеса, монаха-художника, который, как считалось, стал жертвой случайного падения с лесов в процессе росписи Ордальского собора.
В ходе исследования д-ра Маино выяснилось, что произошедшее правильнее трактовать как убийство. Человеком, столкнувшим Гвальбеса с лесов, был его соперник-художник Рутилий Фламмий по прозвищу Кортонец, а причиной стала женщина.
Об этом рассказывает фламандец Мандель ван Карер, подражатель нашего Вазари, который в своем трактате 1607 года «Книга о живописцах» привел жизнеописания многих более или менее известных художников, своих земляков и современников.
На фото: «Страшный суд», незавершенная фреска Панталео Гвальбеса (Ордальский собор)
Ниже мы попытаемся обобщить наиболее важные сведения.
Настоящим именем того, кто до вчерашнего дня звался «мастером из Ордале», было Дуччо (Гвидуччо) Бисдомини. Происхождения он был весьма скромного (рожден в тюрьме близ Кортоны около 1535 года проституткой, арестованной за бродяжничество, отец неизвестен), вырос в сиротском приюте и неполных пятнадцати лет отправлен во Флоренцию, где поступил учеником в мастерскую Понтормо. Там он выделялся не столько быстротой и легкостью изучения манеры своего маэстро и тонкостей тосканского маньеризма в целом, сколько самоуверенностью и тем, что готов был увиваться за каждой юбкой и драться с соперниками, как в любви, так и в живописи, до последней капли крови. Из-за вспыльчивого, раздражительного характера и ярко-рыжего цвета волос его и прозвали Рутилием[100] или Фламмием[101].
После смерти Понтормо ученик, достигший уже двадцатилетнего возраста, перебрался в Северную Европу, где его высоко оценили фламандские коллеги и местные меценаты, которым он был известен как Рутилий Фламмий, Кортонец, и где продолжал шлифовать свое мастерство.
На фото: автопортрет Рутилия Фламмия, Кортонца (частная коллекция, Брюгге)
Десять лет спустя, так и не смирив своего нрава, Рутилий вернулся в Италию,
