Штаны господина фон Бредова - Виллибальд Алексис

чем мне просить? У меня нет ни жены, ни ребенка. Какое мне дело до того, что останется после меня! Я хотел бы еще кое-что сказать… Вы хотите быть в полном одиночестве, никого не слушать, потому что один, другой, третий вас обманул! Тот, кто настолько переполнен Божией благодатью, считает, что ему для дыхания не нужно дуновение свежего воздуха. Он не глядит на краски цветов и зелень лугов, на синеву небосвода, потому что это – лишь обман чувств! Где вы хотите искать правду? Вы отталкиваете людей одного за другим, потому что они говорят не ту правду, которую вы хотите слышать. Один говорит слишком смело для вас, другой рассуждает как раб, третий преследует лишь корыстные цели, четвертый не понимает ваших высоких устремлений, пятый недостаточно часто ходит к обедне, шестой – дурак, седьмой – фанатик. Я знаю, что в каждом можно найти недостатки. Только, перебирая людей, как возомнившая о себе красавица, вы рискуете упустить всё и подобрать на улице первого встречного. Вы оскорбляете своим отношением знать, а ведь она очень злопамятна; вы обижаете бюргеров только потому, что они хотят не того, чего хотите вы. Вы желали бы воспитать духовенство, но оно не хочет становиться лучше. Где же ваши люди? Что останется, когда вы вычеркнете их, одного за другим, из круга вашего общения? Помогут ли вам ваши друзья из-за границы, если вы сами не знаете, что делать? Они не понимают наш язык! Когда они станут дрожать, как листья на ветру и ни одно из их заклинаний не сработает, кого вы позовете?

– Господа Бога!

– Он дает нам глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Он больше не разговаривает с бранденбуржцами посредством чудес. Вы не хотели слышать, не хотели видеть, когда это было нужно, теперь придется смотреть на тени на стене, внимать лишь ветру в коридорах. Того, кто посмел открыть рот, вы наказали, а это означает, что будет назревать недовольство! Даже курфюрсты должны откуда‑то получать информацию. Кому же нужен такой правитель, который считает себя настолько безупречным и умным, что не слушает никого? Вы станете добычей своего окружения, которое поглотит вас, как мучнистая роса поглощает свежезасеянное поле. Вредителей будет не поймать и ущерб не возместить! Когда, Иоахим, умолкнут все, кто должен был говорить, подумайте о том, кого вы с негодованием оттолкнули. Он говорил то, что вам не нравилось, но говорил не в гневе, а лишь потому, что хотел донести правду, потому что переживал за вас.

– Линденберг! – крикнул ему вслед курфюрст. – Если Господь забирает у человека самое дорогое, это означает, что он проверяет, возможно ли его причислить к своим избранникам. Ты украл у меня самое дорогое, что может быть у правителя: доверие, но я не сержусь на тебя, ты был Его орудием. Я мог бы почитать в тебе дух Божий, который говорит твоими устами, если бы не был курфюрстом и судьей. Я расстаюсь с тобой без обиды. Услышь мое желание и последнее напутствие на нелегком пути: умри, как жил, – как мужчина!

Курфюрст повернулся к тайному советнику спиной. Это была его последняя встреча с Линденбергом…

Глава семнадцатая

Ханс Йохем

Над землей нависло серое небо, но кто‑то этому был только рад: cлишком многое из происходящего хотелось упрятать под облачной пеленой и забыть навеки. Похоронные колокола звенели с утра до вечера в замках тех, кто был в родстве с Линденбергами, и стаи воронов кружили над Веддингом, усиливая траурную атмосферу. Были, впрочем, и те, кто, кажется, оставался в стороне от всей этой истории и продолжал жить, как и жил, но, когда наступала ночь, многие видели, как по пустошам мчались всадники в темных плащах, да так быстро, что потревоженные хищные птицы разлетались из гнезд. Что шептали эти люди тем, к кому устремляли они бег резвых коней, почему они скрежетали зубами, в чем клялись, воздевая руки к небесам, не слышали ни облака, ни тень, колеблемая ветром, между тремя перекладинами, ни курфюрст в своем дворце. Может быть, и к лучшему, что он этого не слышал!

Тихо было в Берлине, тихо было в Кёльне. Но все видели, что в покоях курфюрста Иоахима до глубокой ночи горит свет.

– Он не может уснуть, – шептали люди друг другу.

– Что же ему делать?! – обратился бургомистр Берлина к синдику [104]. – Он один, а противников его много, их не одолеть, как ни старайся!

– Не ведаю… Но рассказывают о странных и зловещих знамениях на небе, – проговорил синдик. – На собрании городского совета в Берлине так и не приняли решение о том, чтобы передать маркграфу послание с благодарностью за его справедливое решение и уважение к особому статусу преступника.

– Это гораздо худший признак, чем воронье в небе, – проговорил бургомистр. – С одной стороны, если горожане не имеют мужества высказать свое мнение, – это хорошо: править ими в этом случае легче. С другой – секретарь городского совета, весьма решительный молодой человек, отвел некоторых участников в сторону и указал им на то, что пришло время потребовать старые права, привилегии и свободы Берлина и Кёльна, которые когда‑то порвал на части Фридрих II своим железным зубом [105]. Он говорил, что теперешний курфюрст поссорился со знатью и ему не обойтись без помощи, а значит, пришло время напомнить о себе – сначала не очень громко, а потом во весь голос. Это уже опаснее, хотя, пока он говорил, слушатели один за другим расходились, качая головами. Тут же как? Ясно, что имеешь, но неизвестно, что получишь…

– Да, кум, – отозвался синдик, уже стоя на лестнице. – В наши смутные времена лучше синица в руке, чем журавль в небе.

– Тише едешь – дальше будешь!

– Если огонь не обжигает, то и тушить его не надо!

– Если ты повержен, то и лежать не зазорно!

– Тот, кто готов советовать всем вокруг, себе совета не даст!

– Кто на скрипке правду играет, тот скрипкой по голове получает.

– Много знаешь, мало говоришь!

– И кто он такой, наш курфюрст?! Рано пташка прощебетала, да погляди, как быстро устала!

Ни один народ не обладает таким запасом мудрости, как немцы, когда речь заходит о том, что все должно оставаться по-прежнему, так что если бы пословицы имели хоть какую‑то силу, мы бы до сих пор бродили по лесам босиком и ели желуди.

В деревнях было еще неспокойнее. Крестьяне покачивали головами, ничего толком не говоря, но вспоминая довольно мрачные пророчества. Сперва пролился кровавый