Штаны господина фон Бредова - Виллибальд Алексис

не бранденбуржцы. Мы хотим быть теми, кем мы являемся. Сосуд опорожнен, теперь лишние слова не нужны. Думаете, кому‑нибудь из нас понравятся ваши игрушки? Если кто‑то откроет рот, чтобы сказать нечто восторженное, смело говорите ему в лицо: «Ты лжешь!» Можете при этом сослаться на меня! Нам нет дела до вашей латинской учености, ваших университетов, ваших таможенных правил, ваших верховных судов, конституции и всего того, чем еще набита ваша голова. Это все, может быть, и было бы хорошо там, где люди этого требуют, а в наших условиях из подобных вещей ни одной травинки не вырастет. Если хотите, чтобы бранденбуржцы были рядом с вами, вы сами должны быть бранденбуржцем, одной с нами плоти и одной крови. Вы должны биться и отдыхать вместе с нами, должны носить на себе наши знаки отличия, должны дурачиться и болтать с нами, быть с нами в веселии и в горе и не считать себя слишком утонченным для всего этого, не бояться ошибиться и согрешить.

– Ты считаешь, что твоя вина станет меньше, если ты предъявишь обвинение другому человеку?

– Каждый человек находится под гнетом долга. Тот, кто остужает свой пыл, поступает справедливо по отношению к самому себе, а тот, кто борется за успех, – по отношению к другим. Вы стремитесь к высоким материям, а я думаю о приземленном. Вы занимаетесь безумным делом, пытаясь исправить положение народа, а я действую, сообразуясь со степенью своего азарта. Я вижу разницу между вами и мной. И эту разницу я должен буду искупить, пожертвовав собственной шеей. Ваш народ искупит вашу вину.

Иоахим встал и заговорил без всякой страсти, в его глазах не было гнева, он лишь терпеливо и спокойно смотрел на собеседника:

– Сейчас ты хочешь казаться одним человеком, раньше ты был совсем другим. Где же ты настоящий? Расскажи мне, прежде чем расстанемся. Твоя защита хуже, чем совершенное тобой преступление. Я хочу быть для тебя лучшим защитником, чем ты сам. В этом ты сможешь распознать любовь, которой злоупотребил. Даже ложь может быть хорошим учителем. Любой, кто достигнет более развитого состояния так же искусно, как это сделал ты, ощутит себя совершенно по-иному. Он не сможет добровольно вернуться к прежней жестокости. Инстинктивно он будет стремиться к более благородным манерам, к возвышенным мыслям. Если это не сработает на уровне чувств, то сработает на уровне интеллекта, появится гордость за то, что ты лучше других. Линденберг, ты можешь загладить вину: верни мне лучшую версию себя. Когда вечером твоя тень скользнет мимо серой стены, когда я услышу твои шаги на винтовой лестнице, сделай так, чтобы я мог сказать себе: он заслуживал лучшей участи! Не оставляй мне в памяти эту ядовитую гадину, которая так ужасно обманула меня!

Линденберг ничего не ответил.

– Мы все дети греха без святого прощения, которое исходит не от нас. Отрекись от того, что ты мне говорил. Ты был лучшим! Я – твой судья – взываю к твоему разуму! Уилкин, невозможно представить, кто мог бы сравниться с тобой благородством нрава и образованием! Только в недобрый час зверь, бестия, сидевшая в тебе, вырвалась наружу. Скажи «да»!

– Должна ли эта моя исповедь быть условием помилования? Кому не хочется жить…

– Оставь это. Подобный вопрос даже не обсуждается!

– Тогда обращайте тех, кто хочет быть обращенными. Мне не нравится разговор с моим палачом, который выступает в качестве исповедника. Я не хочу хвалиться своими поступками, но и сожалеть о них не желаю тоже, по крайней мере, не в разговоре с вами. Вы посягаете на наши права, действуя более жестко, чем ваш отец. Будет ли удивительным, если мы восстанем? Вы хотите угодить черни за наш счет и получить таким дешевым способом репутацию праведника. Поскольку вы пока слишком сильны для нас, мы будем нападать на ваших ставленников. Вы взываете к моему разуму, а разум подсказывает мне, что прав тот, кто поступает не хуже и не лучше товарищей! Возможно, придет время, когда будут думать иначе, но я живу в своем времени. Я делаю то, что не считается плохим среди хороших людей. Глупец же хочет быть лучше тех, кто его окружает. Возможно, будущее будет принадлежать людям совсем другого типа.

– И ты грешишь против них. Мое сердце было наполнено теплотой, моя рука не несла зла. Я надеялся, что наполнен верой. Ты же эту веру разорвал в клочья. После тебя я никому не смогу довериться полностью. Когда я стану с тоской простирать руки к тому, в чьих благородных чертах будет светиться духовность, чьи красноречивые уста будут произносить высокие речи, между нами встанет твой грозный призрак. Но я обуздаю вас! Все непокорные будут бессильно корчиться под моими ногами, ибо со мной Бог! Но эта победа не обрадует меня, поскольку нет никого, с кем я мог бы разделить мою радость. Мои подозрения будут вечно ранить моих единомышленников. Ты несешь за это вину! С годами мое сердце покроется ледяной коркой, теплые чувства, если они еще останутся к тому времени, уже не проникнут в него. Я буду казаться всем угрюмым, жестким, возможно, несправедливым правителем. Меня, который хотел отдать всего себя ради счастья народа, не будут любить, а будут лишь бояться. Непонятый людьми, может быть, не понимающий их, я стану злобным и вспыльчивым, сделаюсь тираном. И это все – твоя работа!

– Спасибо за горький напиток, который вы даете мне перед моей последней прогулкой. Такова награда за все те часы, которые я провел с вами, чтобы снять печать забот с вашего чела.

– Ты получал за это вознаграждение!

– Я могу вернуть вам это горькое питье, пусть оно всю вашу жизнь отравляет каждую чашу сладкого вина. Почему вы выделили именно меня? Разве я единственный, кто может ночью оседлать коня, надвинуть шапку на лицо и отправиться на большую дорогу? Вам придется постоянно прислушиваться, бродить по коридорам замка и гадать, где в этот раз они орудуют клинками. Вам придется слушать их разговоры, привыкать к тому почетному имени, которым они вас назовут! Пусть осознание этого станет моим противоядием!

– Линденберг! – воскликнул курфюрст, когда рыцарь уже почти дошел до двери.

– Мне больше нечего сказать.

– Мне надо задать этот вопрос. У тебя были сообщники?

Рыцарь помедлил секунду и ответил:

– Нет!

– Думаю, что все же были.

– Не стоит их наказывать. Они так перепуганы. Вам их нечего бояться. Дайте им скрыться. А я хочу уйти с чистой совестью.

– Тебе нечего мне сказать? Ты не хочешь попросить о чем‑нибудь?

– О