Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

Гены и мозг для изучения сложных последовательностей

По-видимому, ученым удалось выявить один ген, который поддерживался отбором в ходе эволюции человека для улучшения наших способностей запоминать процедуры и последовательности. Ген называется FOXP2 и находится в седьмой хромосоме человека; он кодирует белок, влияющий на развитие мозга, особенно в областях, связанных с процедурным и моторным обучением. В течение 170 миллионов лет он, похоже, оставался практически неизменным у многих видов, однако после того, как мы отделились от шимпанзе, то есть всего за 5–10 миллионов лет, в нашей копии гена произошло два изменения. Мутации гена FOXP2 влияют у людей на усвоение и грамматики, и последовательностей, а у мышей — на усвоение моторных навыков. Гены влияют на ментальные способности сложными непрямыми путями, и это, как правило, мешает надежно устанавливать такие связи, но в данном случае весьма правдоподобно, что кумулятивная культурная эволюция благоприятствовала измененному гену FOXP2, поскольку он повышает у нас способности запоминать процедуры, моторные навыки и последовательности и был необходим для выучивания возникающих в ходе культурной эволюции протоколов изготовления орудий. Как только мы обрели эти способности, они могли быть задействованы и в коммуникативных репертуарах, позволив создавать более сложные грамматические конструкции. А может быть, все происходило в обратном порядке[389].

Это согласуется и с результатами исследований при помощи методов сканирования мозга: оказывается, при применении языка и орудий (работа руками) задействуются перекрывающиеся участки мозга. Более того, если сосредоточиться только на участках, специфичных либо для применения языка, либо для применения орудий, окажется, что между ними мало различий. Те же различия, которые все-таки есть, тривиальны: например, язык активирует слуховые зоны, а применение орудий — моторные. Участки мозга, которые раньше считались сугубо “грамматическими”, как выяснилось теперь, задействуются при решении задач, требующих последовательного или иерархического структурирования, и возбуждаются при исполнении сложных мануальных процедур. Подобным же образом, когда человек учится издавать звуки и изготавливать орудия, у него задействуются одни и те же области, отвечающие за подражание, так что умение подражать голосу с точки зрения локализации в мозге не слишком отличается от остальных видов подражания[390].

Даже сегодня культура остается главной движущей силой генетической эволюции человека, и культурная эволюция разных особенностей языка в разных популяциях, вероятно, и сейчас влияет на частотность генов. Появились наводящие на интересные мысли данные, что возникновение нетональных языков, возможно, создало условия, благоприятствующие распространению двух разных генетических вариантов. Многие языки, чтобы различать слова, накладывают на последовательность звуков тон или изменение тона. Такие языки называются тональными. Например, в мандаринском наречии китайского языка слог /ма/ может означать “мама”, “лошадь”, “конопля” или “ругаться” в зависимости от интонации или тонального контура. Нетональные языки, например английский и испанский (и все европейские языки), применяют тон только как интонацию на уровне фразы для передачи чувства, настроения или смыслового ударения. Гены, о которых идет речь, — это варианты генов ASPM и MCPH, которые влияют на рост и развитие мозга; эти варианты начали распространяться под действием естественного отбора примерно в последние 50 тысяч лет. Оба новых варианта связаны с нетональными языками, то есть у носителей нетональных языков обычно бывают именно эти варианты.

Разумеется, история распространения человеческих популяций предполагает, что многие элементы генетики и языков коррелируют просто потому, что нередко распространяются вместе. Следовательно, корреляции генетики и языка встречаются повсеместно и далеко не всегда указывают на действие естественного отбора. Однако в этом случае исторические отношения, сходство языков и географическая близость, по-видимому, не могут объяснить генетико-лингвистическую корреляцию. И на данный момент не удается связать эти генетические варианты с какими-то еще психологическими и когнитивными особенностями (интеллект, размер мозга, социальные навыки, шизофрения и т. п.).

Тем не менее во избежание недоразумений отмечу, что любой ребенок, растущий где угодно, способен выучить местный язык, однако не исключено, что естественный отбор подправляет генетику, отвечающую за то, насколько легко или трудно выучить местные языки с учетом их фундаментальных особенностей[391].

Культура, кооперация и почему дела говорят громче слов

Общая картина, которую я обрисовал в этой главе, ставит под сомнение много утверждений, и старых, и новых, согласно которым именно возникновение языка в нашей эволюционной линии стало тем самым Рубиконом, перейдя который мы навсегда отделились от остальной природы. С появлением языка, говорят приверженцы этого сценария, стала возможной культурная передача и была решена проблема кооперации — в основном благодаря сплетням, влияющим на репутацию. Хотя нет никаких сомнений, что язык играет для нашего вида невероятно важную роль, у этого общепринятого представления с его избыточным упором на язык есть три главных слабых места.

Во-первых, этот подход упускает из виду, что и культурная эволюция, и культурная передача в значительной мере возможны и без языка. Культурная информация об изготовлении орудий, разведении огня, опасных животных, съедобных растениях, приготовлении пищи и диете (выборе пищи) вполне может быть усвоена и без языка, если и не полностью, то в значительной степени. Даже социальные нормы, касающиеся, например, дележа пищи, можно передавать без языка. Еще в самом начале культурно-генетического коэволюционного пути и задолго до появления полноценного языка контролируемые указательные жесты, выражения лица и импровизированная пантомима могли служить коммуникативными инструментами для культурной передачи — как бывает и сегодня между людьми, у которых нет общего языка. Все, что мы могли бы назвать языком, вероятно, появилось на сцене гораздо позднее начала культурной эволюции, которая к тому времени уже успела создать простые коммуникативные репертуары.

Во-вторых, сам по себе язык — продукт культурной эволюции, поэтому он не может стать причиной появления культуры. Естественно, язык может сильно поспособствовать культурной передаче, облегчить поток культурной информации, и так и происходит; к тому же он открывает принципиально новые возможности, включая передачу историй, маркированных категорий и песен. Но основой и стимулом для этих новых возможностей были нелингвистические формы культурной эволюции, точно так же как значительно позднее язык послужил основой и стимулом для распространения письменности и грамотности, которые, в свою очередь, открыли перед культурной эволюцией новые дороги.

Наконец, язык по сути своей содержит довольно серьезную кооперативную дилемму: в нем заложены ложь, обман и преувеличение. Когда располагаешь языком, соврать ничего не стоит, по крайней мере в краткосрочной перспективе, а ложь становится потенциально могущественным способом эксплуатировать окружающих и манипулировать ими. Чем сложнее коммуникативная система, тем проще солгать или завуалировать правду, причем так,