Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

искать в «Гэм» тематически стройную, законченную композицию. Он не найдет ее, и этим роман разительно отличается от крупных произведений Ремарка, контуры которых начнут возникать в его воображении года через три-четыре. Фабула не блещет неожиданными поворотами, более того, местами ее можно назвать пошловатой. То, что было задумано, скорее всего, как роман становления молодой, ищущей себя женщины, теряется в описании сомнительных эротических переживаний. Роману явно не хватает весомости, автор пока отказывается рассказать о своем видении глубоких потрясений в жизни общества, еще не решается преодолеть в себе запрет на изображение того, что пришлось пережить на кровопролитной войне и в первые веймарские годы. Отсюда очевидная неуверенность в построении сюжета, а благостный финал, как и некоторые другие эпизоды, слишком красив, чтобы его можно было воспринимать как фрагмент реальной жизни.

Прелестен и заманчив экзотический мир, в который рассказчик решил повести своих читателей. Тогда, в 1920-е, такое решение прямо-таки напрашивалось. Свен Годин путешествовал по Северной Америке, Японии, Монголии и Сибири, вызывая своими репортажами мощный приток писем на страницы веймарских газет. Сенсацией стали исследования Нансена, Амундсена и Нобиле в ледовых пустынях Арктики. Фантазию европейцев будоражили Африка и далекая, чужая Азия. Не подлежит сомнению, что Ремарк следил за этими событиями с самым живым интересом. Сомерсет Моэм и Джозеф Конрад уже успели привести в восхищение англосаксонскую публику, и некоторые из их романов уже лежали на книжных полках в немецком переводе. Альфред Дёблин («Три прыжка Ван Луня», 1915), Герман Гессе («Демиан», 1919, и «Сиддхартха», 1922), Лион Фейхтвангер («Еврей Зюс», 1924) и, не в последнюю очередь, Клабунд («Меловой круг», 1925) противопоставили интеллектуалам Старого Света, ввергнутым мировой бойней в глубокий душевный кризис, кодекс нравственных заповедей и философских принципов Азии. По сравнению с «Гэм» это были, конечно же, шедевры мировой литературы, и Ремарк, безусловно, читал некоторые из названных книг. Правда, вздохи европейских пессимистов от культуры, повернувшихся спиной к гуманистическим традициям собственного континента, можно было расслышать в ремарковских текстах и раньше.

Неудивительно, что интерес к жизни и культуре других народов сопровождался оживлением расистских взглядов. В то время как философское понимание мира неграми, китайцами, индусами, арабами излагалось на теоретическом уровне с восторгом, описание быта народных масс, их жизни в портовых и больших городах редко обходилось без ноток высокомерия. Без ссылок на зовы крови, врожденное чувство мести, дикие инстинкты не обошелся и автор «Гэм». В 1920-е годы Европа и не думала отказываться от своих колониальных замашек. Призывы антисемитского характера, псевдонаучные объяснения «странностей» в сексуальном поведении, интерпретация культурных особенностей как обусловленных биологическими причинами — все это находило у населения многих стран нашего континента широкое одобрение.

Пересказать содержание романа нетрудно. Молодая женщина по имени Гэм кочует по континентам, колеблясь в своих чувствах между тремя (и более) мужчинами, в поисках женской идентичности и счастья. Мы ничего не узнаем о ее происхождении и социальном окружении, зато для нас абсолютно открыты ее мысли о предназначении женщины, о любви, о жизни вообще. Гэм скачет верхом по пустыням, пересекает моря, бродит по базарам и портовым городам, беседует с индусами, арабами и метисами, выходит целой и невредимой из нешуточных переделок и вызывает у всех появляющихся в романе существ мужского пола страстное желание обладать ею. Ибо повсюду «бунтует кровь». Гэм красива и эротична, беспокойна и движима жаждой жизни. Свистят пули, разыгрывается немудреная детективная история. Последний из любимых мужчин гибнет, спасаясь от погони. В конце романа мы находим Гэм в швейцарском монастыре хоть и одинокой, но глубоко умиротворенной: «Жизнь — это всё. Гэм ни о чем не думала, она просто шла и жила этим. Жизнь — это всё... Я ощущаю... божественное чувство... мир молод, как я... И пока я ощущаю себя, мир существует... Пока я живу собой, я живу всеми...»[30]

При всей сумбурности сюжета в романе встречаются удачные пассажи, а описания природы и отдельных эпизодов куда как лучше, чем в первом его романе. «Бедуины в бурнусах кофейного цвета торопливо проскакали мимо. От них пахло верблюжьим навозом и пустыней. За мавзолеями мамлюков кавалькада вытянулась длинной вереницей на фоне невероятно чистого неба и помчалась во весь опор, будто намереваясь взять небо штурмом». Не было в «Приюте грез» и характерного для экспрессионистов соединения в одном ряду «разноликих» глаголов и прилагательных, что нередко делает действие гораздо более динамичным: «Огромное ночное небо хлынуло внутрь, захлестнуло комнату волнами синевы и серебра, следом влетел ветер, залепетал, запел, порывисто дыша, небо — словно узкая, твердая ладошка, а ветер — смуглый, жаркий шепот». Уже в «Гэм» Ремарк использует метафоры и сравнения, которые станут его «фирменными» в более поздних романах: «Затем к дороге подступили джунгли, побежали по сторонам тысячами гибких бамбуковых стволов. Вначале они перемежались рисовыми полями и чайными плантациями, но скоро автомобиль очутился в мрачном лесном туннеле, который зверем напрыгнул на него и накрыл своим тяжелым черным брюхом». «Конусы огня летели впереди точно гончие псы, оплескивая дорогу блеклым коварным заревом».

Отметим, что эпизодически Ремарк побуждает читателя взглянуть на окружающую его суровую социальную действительность: «Без самообмана структура общества распадалась, ведь все колеса и колесики прилежно вертелись и жужжали лишь по причине всеобщего самовнушения, всеобщей убежденности, что в этом кое-что есть, что без колесиков не обойтись. Вот так все эти существа — директора, чиновники, рабочие и продавцы — вплетались в сети деятельной жизни. Мерилом их ценности было прилежание, а прилежание — это такой пустяк!»

Но прежде всего роман «Гэм» любопытен тем, что в нем возникают те основные мотивы в мироощущении героев, которые Ремарк будет постоянно варьировать в своих более поздних произведениях: одиночество («А потому любая встреча — приветствие, посланное из тьмы во тьму, медленное движение мимо другого человека...»), тщетность любви («Ничто не было столь беспощадно, как любовь; утративший свободу чувств терял и того, кому он приносил их в жертву»), фатализм гуманиста («Простейшая из истин, оказывается, гласила: все хорошо и правильно. Кто остается верен себе, не ошибается. Тот, кто теряет себя, обретает мир. Обретший мир находит себя»).

Ранний, неопубликованный роман навсегда останется близок и дорог его создателю. Об этом свидетельствуют, в частности, имена, которые Ремарк присваивал своим героям. В романе «Жизнь взаймы» — это Клерфэ, в «Триумфальной арке» — Равик; этим именем он часто будет подписывать свои письма к Марлен Дитрих в 1930-е и 1940-е годы. Наконец, имя Лавалетт — таково оно у третьего возлюбленного красавицы Гэм — он поставит под рядом своих рецензий и личных писем.