Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

Расплата за наглую заносчивость оказалась ужасной. Ночными бомбовыми ударами в годы Второй мировой войны Оснабрюк был превращен в руины. Ничего не осталось ни от усердия его граждан, ни от самого города, выстроенного трудами многих поколений. Чудесные фахверковые постройки, мощные фасады домов, вобравшие в себя бюргерскую гордость, устремленный в небо ансамбль церковных башен и колоколен с неповторимым богатством их форм — все это исчезло с лица земли. Исчезло навсегда.
Посещая Оснабрюк в июле 1952 года, самый знаменитый его гражданин, писатель Эрих Мария Ремарк, не узнает город своей юности. Двадцать лет прошло с того дня, как он покинул родные пенаты, и вот он стоит, глубоко потрясенный тем, что видит перед собой: остовы домов с рваными ранами в стенах и пустыми глазницами окон, уходящие в даль улицы, все еще испещренные воронками от бомб и снарядов. В пыль превращены тенистые улочки, укромные уголки и некогда просторные площади. Он часто видел их во сне, живя в Берлине, на Лаго-Маджоре, в далекой Америке. Не поблекли, а с годами стали даже более светлыми воспоминания о молодости в Оснабрюке, о том времени, когда он открывал для себя жизнь, искусство, дружбу, любовь. И все это находило отражение в его романах, а теперь сожжено или повержено в прах. За два года до смерти он пишет Хансу-Герду Рабе, другу своей юности: «Странно, но с какой силой возникает каждый раз у меня перед глазами образ нашей родины, когда Ты шлешь мне Твои статьи, например, о Леденхофе[10] или казино... и мгновенное желание увидеть все снова, хотя многое, наверно, живет только в моей памяти. Притом что здесь у меня терраса с видом на весь Рим, вокруг нее летают ласточки... Но это уже не те ласточки, что летали вокруг башен кафедрального собора, когда я, полный желаний, мечтаний и надежд, стоял там в крытой галерее... Это не ласточки нашей юности».
Когда он пишет эти строки, его давно уже ничто не связывает с местом, в котором он родился. Город словно растворился в тумане, это всего лишь образ, сентиментальное воспоминание старого больного человека о потерянной молодости. Правда, город раз за разом появляется в его книгах — как Меллерн, Верден и Верденбрюк или без названия, а дважды даже как Оснабрюк (в романах «Приют грёз» и «Ночь в Лиссабоне»). Но это всего лишь литературный материал: автор весьма произволен и в обрисовке места действия, и в выборе уличных названий. Город остался для него символом филистерства, под гнетом которого он так страдал и в котором германский фашизм сразу же нашел благодатную питательную среду. Оснабрюк теперь для Ремарка — антипод большим, открытым всему миру городам, жизнь в них бьет ключом, в них он будет жить долгие годы.
Личных контактов с Оснабрюком Ремарк практически не поддерживает. Он дружески реагирует на решение магистрата присвоить одной из улиц города имя его сестры Эльфриды, казненной по приговору гитлеровских судей. Таким образом, здесь, не без долгих колебаний и с явным чувством неловкости, сподобились-таки отдать должное сыну города, от которого в нацистские годы не просто отреклись: его предали анафеме. И потому Ремарк крайне сдержан в своем отношении к Оснабрюку, он решительно отклоняет любые официальные и частные приглашения, он не может и не хочет забыть того, что происходило в этом городе с 1933 года по 1945-й.
К тому же как преступники, так и их сообщники делали вид, что ничего особенного в те годы здесь не происходило, а если что-то и происходило, то без их участия. Хотя епископ Вильгельм Бернинг, например, приветствуя «фюрера», назвал его «принцем, разбудившим красавицу, слишком долго спавшую на брегах реки Эмс». «Всем, всем в нашей стране мы обязаны прозорливости нашего фюрера Адольфа Гитлера». Слуга Христов, позицию которого несомненно разделяли другие прихожане его епархии, оставался в своей должности до 1955 года. Еще раньше, в 1949-м, папа возвел его в ранг архиепископа, а в 1952-м отцы города присвоили ему звание почетного гражданина — «за многолетние труды на благо Оснабрюка и его жителей». И это не отдельный случай. Так в первые два десятилетия Федеративной республики из сознания ее граждан вытеснялось позорное прошлое. В интервью, которое Ремарк дает в 1962 году американскому журналисту Хайнцу Липману, он предельно ясно выражает свою глубокую антипатию к послевоенной германской реальности: «Я и сегодня отношусь к Германии так же позитивно, как это было всегда. Но это вовсе не означает, что я способен принять все происходящее там. Как раз наоборот, к стране, которую действительно любишь, хочется испытывать уважение. Тогда появляется желание ее критиковать, реформировать и совершенствовать. Поэтому мне не понять, почему старые нацистские преступники до сих пор занимают ведущие посты в экономике, политике и судебной системе. Промедление с изгнанием этих людей с их





