Развод. Ты всё испортил! - Аника Зарян
Что за проклятье – эта любовь? Почему так больно, когда тот, кого ты любишь даже больше самой себя, ведет себя так, будто я перед ним в чем-то провинилась?
Ведь она ушла. Она нам больше не мешает. А он...
Он забыл дорогу ко мне. Снова. Несколько недель наказывает меня безразличием только из-за того, что я пришла на тот юбилей. Да, тогда многое пошло не по моему плану, но получилось даже лучше, чем я могла представить. Мне почти ничего не пришлось делать.
- Карен! – окликаю его, выползая из своего укрытия – старой лавки, затерявшейся в тени плакучей ивы, что растет прямо перед судом. Но он не слышит. Аккуратно захлопывает дверцу джипа, заводит двигатель и уезжает.
Меня он с собой больше не берет.
Я не сидела больше в его машине с того момента, как он довез меня в канун Нового года до подъезда, промолчав всю дорогу. И даже не дождался, чтобы я до входной двери дошла, рванул с места, испачкав мне новые сапоги грязным снегом, отлетевшим от колес его авто.
Зажимаю изо всех сил уши, чтобы заглушить слова, которые уже почти месяц в самое неподходящее время вклиниваются в мысли, не давая трезво оценивать происходящее. Но становится только хуже, потому что от моих бессмысленных действий только затихают окружающие меня звуки. А эти – звучат еще сильнее, пробираясь во все уголки души.
«Тебя я люблю. А это – просто физиология».
Он был зол, поэтому так сказал. Пускай. Я его прощу.
У меня нет другого выхода.
И денег у меня почти не осталось.
Я же не искала другую работу. Была уверена, что он меня не бросит.
А завтра надо закрывать квартплату...
Недолго длилась жизнь, выигранная в лотерею.
От перспективы вернуться в трущобы к матери, желудок выворачивает наизнанку. Каждый разговор с ней по телефону – нытьё и жалобы на трудную жизнь. Это всё я слышала от неё регулярно с тех пор, как папа умер. Уснул и не проснулся.
Тромб.
Мне было девять.
Мы были счастливой семьей в ожидании окончания постройки новой многоэтажки, в которой папа купил нам просторную трёшку, а превратились в нищих с миллионными долгами.
О том, что не было никакой квартиры, мы узнали от тех, кто представились папиными хорошими знакомыми.
О том, что папа был игроком, я узнала потом от мамы. Она прятала глаза, когда я возмущалась, что эти неприятные люди в футболках, заправленных в джинсы, ошиблись, и что у меня самый лучший в мире папа.
Расплатиться с долгами нам помог его богатый дядя. Выплатил всё до копейки и разобрался со всеми, чтобы вдову и дочь его бедового племянника больше никто не беспокоил.
Мы остались жить в нашей развалюхе на отшибе мира. Мама устроилась продавщицей в соседнюю «Копейку», откладывала каждую копейку, чтобы я смогла выучиться и выбиться в люди. Пылесос, и тот не купила, когда старый сломался, потому что дорого. Подметала полы старым веником.
Замуж она больше не вышла, посвятив жизнь мне. Будто я её об этом просила. Будто мне нравилось видеть её жертвенный взгляд каждый раз, когда она об этом говорила своей тётке по материнской линии.
«Я живу ради своей дочери».
Это стало для меня таким грузом, что я дышать ночами не могла. Тяжким бременем. Неоплатным долгом на шее несчастной школьницы. А коллектором стала моя мать.
- Ритуля, цавт танем, не возвращайся так поздно с работы, что люди скажут, – мямлила она у порога каждый раз, когда я приходила после девяти. – Да и темно, опасно же.
- Людям плевать на нас, мам, – отмахивалась я от нее.
Она знала, что я работаю в известной в юридических кругах фирме. Что мой начальник очень меня ценит, доволен работой.
Но о том, что мы с ним в отношениях, я ей не говорила, потому что эта несчастная свихнулась бы.
Будь её воля, я бы и не разговаривала с мужчинами до замужества. О том, что так я могла бы никогда и не приблизиться к браку, её, кажется, не волновало.
Переезжала я со скандалом. Мысль о том, что её молодая незамужняя дочь будет жить одна, чуть на самом деле не свела её с ума.
«Позор!»
«А если дядя Самвел узнает?»
«Одни живут только безродные девки!»
Будто мы с ней благородных кровей, а убожество вокруг нас – только декорации к спектаклю «Принц и нищий».
И не могла же я ей сказать, что одна я как раз и не буду? Что у меня есть Карен? И что он сказал мне переехать в нормальный район, чтобы мы могли с ним встречаться, не волнуясь о том, что нас кто-то увидит. Его это очень беспокоило. И я была уверена, что он заботился именно о моей чести. Потому что мир очень тесен, и никогда не знаешь, кого можно встретить за поворотом.
Вот совсем как сейчас.
Расстроенная, повернулась к основному входу, когда машина Карена скрылась за поворотом, и столкнулась лицом к лицу с его русской Снежной королевой. Спина прямая, взгляд острее стали.
Какой-то седой старик нахмуренно плетется рядом с ней. Адвокат, наверное.
Заметив меня она мерзко ухмыляется. Окидывает с головы до ног презрением. И чем-то еще.
Чем-то липким, смердящим. Тем, от чего я не могла годами избавиться, пока жила с матерью. Это было и в маминых глазах, и в глазах немногочисленной родни, которая время от времени появлялась у нас после смерти папы. А теперь и во взгляде этой ледышки. Жалость.
Она меня жалеет?
Она – которая потеряла мужа, проиграла мне ! И смотрит на меня с жалостью?!
И снова она проходит мимо. Будто поговорить со мной – ниже её достоинства.
Сучка белобрысая!
Пускай.
Кого вообще волнует, что думает или чувствует бывшая жена будущего мужа?
Куда важнее, что думает обо мне моя будущая свекровь. Вот что меня должно беспокоить.
И вот чем мне следует заняться.
Если Карен так на меня обижен, я найду возможность снова стать частью его жизни через его маму.
Она меня примет, я не сомневаюсь. Может даже полюбит. Я видела в тот день, она добрая женщина. И ради сына на многое готова закрывать глаза.
Как любая мать, она не захочет, чтобы её сын после развода долго оставался один. Она уговорит его.
Кроме того, я – его женщина.
