Скандал, развод и Новый год - Ольга Гольдфайн
Сейчас я испытываю только одно желание: подальше убраться отсюда, сесть в машину и дать волю своим чувствам.
Обида, ненависть, боль переполняют моё сердце, но я пока не разрешаю им выплеснуться, держусь из последних сил. А когда они вырвутся из-под контроля, одному Богу известно, как я это всё переживу…
* * *
Друзья, чтобы вам легче было представить героев, предлагаю визуалы.
Валерия Андреевна Столетова, 34 года, руководитель отдела дизайна и полиграфии в рекламной агенстве Go PRO.***Вадим Константинович Столетов, 36 лет, заместитель финансового директора компании "Алмазы Сибири".***Анжелика Егоровна Баринова, 20 лет, студентка Государственного университета управления.***
Егор Борисович Баринов, 41 год, основатель и генеральный директор компании "Алмазы Сибири".
Глава 2
Словно сомнамбула, выхожу из здания и сажусь в машину. Перед глазами всё плывёт.
Свет уличных фонарей и праздничной подсветки кажется каким-то разноцветным туманом. Сквозь пелену слёз ничего перед собой не вижу. Никаких чётких очертаний, лишь расплывающиеся силуэты.
— Нет, в таком состоянии нельзя вести машину. Надо выйти и вызвать такси… — шепчу себе под нос.
Вот только ноги не желают двигаться. Тело одеревенело, налилось свинцом, мышцы каменные.
Внутри меня идёт солёный дождь отчаяния. Молнии гнева стихли, на смену им пришёл ядовитый смог обиды.
За что он меня предал? Я ведь любила и была верна все эти годы. Родила двоих детей, тащила на себе семью, работая на двух работах, пока его карьера не пошла в гору.
Казалось, сейчас можно немного расслабиться, купить новую квартиру. Денег хватает, есть сумма на первый взнос. Можно переехать в более просторное жильё, пожить в своё удовольствие…
Это я планировала, а он — жил.
Наслаждался запретным удовольствием, встречался с молоденькой девочкой, дрейфовал от берега к берегу, и везде его ждали, любили, заботились о нём…
Так. Не надо сейчас добивать себя жалостью. У меня дети. Я им нужна.
Муж-козёл — не повод ставить крест на своей жизни.
Достаю из бардачка влажные салфетки. Вытираю ими тушь, глядя в зеркало на обороте водительского козырька.
Любовница мужа молода и красива, но и я неплохо сохранилась. Фигура после родов осталась прежней, спасибо хорошей наследственности. Большие карие глаза, длинные тёмные волосы, чувственные, мягкие губы, смуглая кожа.
У меня не было комплексов до этого момента. А теперь понимаю — со свежестью и очарованием юности мне не соперничать.
В тридцать четыре года невозможно выглядеть на восемнадцать: жизненный опыт с лица не сотрёшь и тональным кремом не замажешь…
Привожу себя в порядок, беру сумку и выхожу из машины. Оставлю авто здесь до завтра. Пробую вызвать в приложении такси, но безуспешно: пятница, вечер, предновогодние дни, корпоративы и вечеринки…
Кидаю телефон в сумку и отправляюсь неспешным шагом в сторону метро.
Ничего, хотя бы проветрюсь и приведу мысли в порядок. Нужно подумать, что делать дальше. Впереди развод, я должна как-то набраться сил, чтобы пройти через это испытание…
В вагоне на меня пристально смотрит пожилая женщина. Слёзы то и дело наворачиваются на глаза и я вытираю их перчаткой. Не помню, когда последний раз плакала. Женщина достаёт из сумки и подаёт мне упаковку бумажных платков.
— Возьмите, — протягивает руку и выходит на остановке, я даже не успеваю её поблагодарить.
Пока иду от метро до своего дома быстрым шагом, успокаиваюсь. Хватит разводить сырость. Не стоит этот козёл моих слёз. Злость на мужа — отличное оружие против жалости к себе.
Дома тихо. Дети сидят за длинным письменным столом на двоих, делают уроки. Наша двушка невелика: проходная комната отдана детям, в спальне обитаем мы с Вадимом.
Обитали…
Марина беззастенчиво заглядывает Максиму через плечо. Сын хмурится:
— Сама решай. Опять будешь у доски плавать, если Горгона вызовет.
Подхожу и ласково треплю его по макушке:
— Не Горгона, а Галина Георгиевна.
Максим оборачивается:
— Привет, мам! Для Галины Георгиевны ей немножко не хватает доброты к людям, поэтому Горгона.
С сыном спорить бесполезно, слишком он умён и самостоятелен для своих пятнадцати лет, поэтому я переключаюсь на другую тему.
— Вы ужинали?
Марина встаёт и тянется ко мне за поцелуем:
— Конечно, мамуль! Я макарошки отварила и куриную грудку пожарила. Максим нарезал салат. Вам с папой осталась половина.
При слове «папа» в моё сердце впивается игла. Остро, больно, обрывая дыхание. Я хватаюсь рукой за грудь, будто это может остановить адскую пытку.
Господи, я не могу сказать, что у их папы есть другая семья и там скоро появится ребёнок. Мой мир рухнул, но их благополучие я должна сберечь любой ценой. Как-то подготовить детей к горькой правде. Что-то придумать, что смягчит этот страшный удар.
Ласково целую дочку в лоб, глажу по спине, натянуто улыбаюсь и ухожу в нашу с Вадимом комнату, чтобы переодеться и собрать вещи супруга. Чем скорее он исчезнет из моей жизни, тем лучше.
Резать руку по кусочкам бесчеловечно. Если уж отрубать от живого часть, то сразу, одним махом…
Вещей у супруга оказалось немало. Яростно запихиваю в сумки и чемоданы его имущество, не утруждаясь сложить аккуратно.
Пусть теперь Лика наглаживает ему рубашки и утюжит костюмы. Моя миссия завершена.
Выкатываю в прихожую багаж. Дети удивлённо смотрят на мои действия, но молчат. Вид у меня воинственный, эмоции всё труднее скрывать.
Когда проношу мимо подростков последнюю сумку, у которой сломана молния, из неё вываливается гавайка.
— Мам, что происходит? — не выдерживает Марина и спрашивает, хмуря брови и глядя на меня с тревогой.
С моего языка автоматом срывается ложь:
— Папа уезжает в срочную командировку.
Максим тут же подключается к разговору:
— Зачем ему столько вещей?
Резонный вопрос. Вадим неоднократно ездил с проверками на предприятия, но всегда обходился одной сумкой или небольшим чемоданом.
Маленькая ложь тянет за собой большую. Отступать поздно, поэтому нехотя поясняю:
— Командировка длительная. Может, на месяц или больше.
Отворачиваюсь, чтобы не встречаться глазами с близняшками.
— Настолько длительная, что ты даже его летние рубашки пакуешь? — не может поверить Марина.
Макс уже всё понял. Он абсолютно спокойным тоном то ли спрашивает, то ли утверждает:
— Папа уходит от нас?
Весь мой воинственный и решительный настрой сдувается, как воздушный шарик. Я устало опускаю сумку на пол, сажусь на диван.
Игла в груди опять перфорирует моё сердце, превращая его в ноющий, истекающий кровью комок боли. Слёзы подступают к глазам, но я твержу себе:
«Не плакать! Не плакать при детях! Потом порыдаешь! Одна!»
Задерживаю дыхание, чтобы остановить эмоциональный шторм,
