Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова
Глава 3
Как и всякому деловому человеку, вертящемуся в своих заботах и решениях важных задач, перед которыми всё наносное, не связанное с деньгами и их заработком, отходит на задний план, Сынхёну некогда было вспомнить о том, что он отправил скупую записку с извинением. Шли дни и часы трудовых будней, звонки и встречи, сделки и проверки, кофе-брейки и переговоры за обедом каруселью крутились до ряби в глазах, переходящей в сплошную, слившуюся стену лиц, голосов, бумаг и кабинетов. Так было до выходного воскресенья, в которое образовалась тишина, незанятость и возможность для Сынхёна сесть и выдохнуть, а вслед за тем и задуматься о чём-либо кроме своего бизнеса. И в этот свободный и не озабоченный миг молодой человек вспомнил, что послал Элин два скупердяйских слова, показывающих, насколько небрежно он отнёсся к своему пьяному промаху, насколько бескультурный и равнодушный он был в плане совести. Воспоминание пришло не сразу, помучив Сынхёна с час каким-то дискомфортом, каким-то неуловимым, молчаливым, словно летящим откуда-то и приближающимся промахом, достигшим своей цели и ударившим прямо в голову забывчивому бизнесмену. Зудело что-то в душе и свербело, пока он не понял, чего не хватает – реакции. Ответа. Что-то же должно было последовать за запиской? Если бы Элин его простила, она уже давно бы зашла к нему в офис, но прошло столько дней, а он её не увидел даже ни разу в центре, в лифте, в холле. Дошла ли записка? Почему девушка затаилась? Проигнорировала извинение? Сынхёну было не столь важно узнать, как именно она отнеслась к этому всему, как убедиться в том, что записка дошла до адресата. Ему не давало покоя подозрение, что курьер мог напортачить или полениться, или ошибиться, и банальные слова, выражающие наличие воспитания у Сынхёна, затерялись в какойнибудь урне. Все эти мысли не вовремя пришли тогда, когда занять себя было нечем, поэтому фильмы, книги и прогулки, всё, чем попытался увлечься Сынхён, сопровождалось рассуждением о том же: прочла ли Элин записку? Убедиться в этом сразу же не было возможности. У него нет её телефона, в офис звонить бесполезно – у всех выходной, как и у него, а фамилию её он не запомнил, поэтому узнать в справочной службе тоже не получится. Придётся ждать до следующего дня. Он поднимется на этаж выше и выяснит всё на месте. Сынхён не заметил, как выкурил на балконе съёмной квартиры полпачки сигарет, как сгустились сумерки, а он всё планировал, как зайдёт, с чего начнёт, что скажет, как спросит, какой костюм наденет. Хотя, казалось бы, уж какая разница, в каком костюме уточнять получение записки? И зачем вообще столько думать о впечатлении, производимом на девушку, чья благопристойность вынудила его запариться с просьбой о прощении? До этого он нечасто встречал таких особ, толкающих на укоры совести. Но утром Сынхён был прибран и опрятен даже сильнее, чем обычно. Не собираясь мчаться бегом к Элин, видя в этом своё какое-то образное падение, он прошёл к себе, положил рабочий портфель, уселся и попытался взяться за дела. Половина рассудка продолжала дёргать нервным тиком, призывая идти к лестнице, но жизненное убеждение молодого мужчины было против того; сам себе он говорил, что торопиться нет смысла, и никто не совершает визитов вежливости до обеда, иначе это выглядит так, будто кто-то не спал всю ночь и с утра пораньше уже помчался, не помня себя, решать какой-то вопрос, который вовсе и не представляет собой никакой значимости. Но Сынхён на самом деле плохо спал, с трудом заснув и нехотя поднявшись под будильник. Терпение лопнуло, и на этот раз внутренний голос сказал, что для гордости естественно совершать любые поступки тогда, когда тянется и хочется, а наигранные выжидания и оттягивания – старания для окружающих, для показухи. Показуха была чужда Сынхёну, он хотел бы, чтоб ему завидовали, чтобы он имел богатство, недвижимость и самых красивых любовниц, но чтобы это существовало в реальности, а не создавалась какая-либо видимость, он хотел быть крутым и независимым, а не изображать такового. Поэтому к чёрту условности, пора пойти и узнать, приняла Элин извинения или не приняла? Приёмная офиса над ним встретила его пустотой. Стол, на котором всегда лежали высокие стопки текстов для перевода, был прибран и выглядел покинутым, даже забытая ручка лежала так, как лежат раскопанные археологами древности, тысячелетиями не используемые и потерянные людьми. Телефонная трубка покоилась на аппарате, по ней никто не щебетал на французском, и никаких признаков того, что Элин вот-вот откуда-то появится и сядет на своё место не было. Сынхён огляделся, ища разгадку, куда же делась переводчица? Но из возможных свидетелей исчезновения подавал признаки жизни только директор этой небольшой частной фирмы, отец Элин, сидевший за дверью, в своём кабинете, и щелкающий по клавиатуре компьютера со скоростью, обличающей человека прежнего поколения, не умеющего достаточно скоро печатать. Дверь к нему была приоткрыта, и Сынхён, не собирающийся уходить с пустыми руками, медленно подошёл к ней, постучавшись. - Да-да, войдите! – не поднимая лица и не глядя на вход, бросил мужчина. - Добрый день, - прочистив горло, вошёл Сынхён внутрь наполовину, одну ногу оставив за порогом, как якорь, с помощью которого не должен оторваться далеко от берега. – Здравствуйте, - повторил он приветствие, чтобы на него посмотрели, наконец. – Я хотел кое-что спросить у вашей дочери, но не нашёл её на месте. Она сегодня будет? - Элин? – Её отец, закинув голову, посмотрел над очками на молодого человека. – Она больше со мной не работает. - Нет? – Внезапно в груди Сынхёна неприятно заныло. У него тотчас возникло опасение, что она уволилась из-за него, сбежала от невыносимого поведения и послевкусия того его присутствия, в связи с которым не нашла возможным здесь больше оставаться. Неужели он настолько отвратительным был? Всё ли он помнит из сотворённого? - Вы что-то хотели спросить, я могу передать ей? - Я… - Сынхён растерялся, сочиняя на ходу. – Я посылал один документ, мне тоже нужен был перевод, - выкрутился он, - надеялся, что она получила, но теперь не знаю, видела ли она его… - Отец Элин
