Лицей 2025. Девятый выпуск - Сергей Александрович Калашников
– Ладно-прохладно. Как обычно.
– Не надумали ещё?
– Что «не надумали»? – спросила, хотя уже, разумеется, догадалась.
– Малышка заводить.
– Не надумали. Как надумаем – сразу вам сообщим, телеграммой.
– Ладно-ладно, не злись. Тебе лет-то уж сколько, пора уже. Наш бабий век короткий, потом плачь не плачь – уже не родишь, а мужикам им – ребёнок нужен… Хотя бы один. Они иначе себя мужиками не чувствуют.
– Мам, ну давай не будем сейчас это обсуждать! Каждый разговор к одному сводится. У меня ипотека на двадцать лет ещё!
– У вас. У вас ипотека. Вы – семья. Кирилл, думаю, справится. Мы, если что, поможем. Через двадцать лет тебе полтинник с гаком будет.
– Мам, всё. У меня уже рука отвалилась. Давай завтра созвонимся, когда папа дома будет. Сто лет его не слышала.
– Давай. Бог с тобой, деточка. Поужинайте только нормально. До завтра.
Ольга поднялась на восьмой этаж и открыла дверь.
Квартира встретила тишиной.
Она включила свет и сняла пальто. На крючке одиноко висела кожанка – надо бы убрать в шкаф до весны. Пока не забыла, полезла в комод за перчатками. В верхнем ящике лежало свидетельство о расторжении брака. Полтора месяца назад они с Кириллом развелись, а она всё никак не могла определить для документа подходящее место.
На кухне зажгла свет над плитой, достала из холодильника початую бутылку вина. Выдвинула ящик с овощами; огурцы размякли и покрылись сероватой плесенью – сразу в помойку, а вот помидоры выглядели сносно. Выбрала два наименее мятых, нарезала кружочками и положила на хлеб. Сверху бросила по кусочку подсохшего сыра – и отправила всё вместе в микроволновку.
«Нормальный ужин» скоро будет готов.
Вырезанная из дерева фигурная надпись «Семья Заславских» мозолила глаза, но если её снять – останется след, как по трафарету. Им пришлось перекрасить эту стену после того, как Кирилл забрызгал её кетчупом, и надпись тогда снимать не стали, покрасили поверх. Картину, что ли, пристроить на это место?
Она отхлебнула вина, потом, вспомнив, прошла в комнату, достала из книжного шкафа «Потерянный след» и «Тихую охоту» и убрала в сумку.
Звякнула микроволновка. Вот и ужин готов.
Снова забеспокоился телефон. Хоть бы не мама – иначе придётся придумывать, почему Кирилла нет дома. В прошлый раз, когда сказала, что он ещё на работе, мама понесла какую-то дичь про молодых секретарш…
Не мама. Номер был незнакомый.
Небось какая-нибудь стоматология или микрозаймы… Ладно, вдруг кто-то из студентов на ночь глядя надумал решить проблему, которая кажется срочной.
– Алло.
– Алло, Ольга Сергеевна? Это Ребров.
Ребров
Злость начала отпускать его уже в Яблоневом саду. Чтобы успокоиться окончательно, он сел на скамейку и закурил.
Дела давно не вызывали у него такого живого, жаркого гнева. Если этот Левченко, по мнению Печатникова, адекватный, то каковы тогда другие люди, с которыми ему предстоит работать?
В управлении ему выделили маленькую комнатёнку без окон, в конце коридора. Кроме стола, стула и компьютера с принтером, там оказался небольшой диван. «Чтоб не ходить в гостиницу спать», – полушутя-полусерьёзно подумал Ребров, заваривая чай. За время его отсутствия принесли – видимо, по указанию Печатникова, – термопот, банку растворимого кофе и коробку с чайными пакетиками.
На краю стола уже лежали картонные папки. Некоторые – совсем тонкие, явно внутри по два-три листочка: заявление о пропаже и отказное определение. Он включил компьютер и принялся за работу.
…Когда Ребров в следующий раз взглянул на часы, была уже половина восьмого. Он встал, прошёлся по комнатёнке взад-вперёд, насколько позволяли её габариты, покрутил шеей. Его мучил голод, но бросать дело и искать, где бы поесть, не хотелось. За годы работы он выработал определённый алгоритм и не любил прерываться даже ненадолго – врубаться в ритм потом было очень тяжело.
Он собрался снова вернуться за стол, когда без стука зашёл Печатников.
– Привет. Как работается?
– Неплохо, спасибо.
– С Левченко поговорили?
– Да с ним надо говорить, гороху наевшись. Ссыкун редкостный.
– Жёстко ты с ним. Он правда неплохой мужик, но за место своё трясётся, да.
– Не удивлюсь, если он со студентов стрижёт за экзамены.
– Это вряд ли. В прошлом году, когда девицы пропадать начали, менты с Рабиным инициировали кое-какие проверки – и попёрли любителей полистать зачётки на предмет закладок с Ярославлем и Хабаровском.
– Но всё равно он скользкий тип.
– С Рабиным работать будешь – не так ещё заскользишь. У нас тут нелюбовный треугольник образовался – я, губер и Рабин. Вот только губер с Рабиным ездят в баньке париться и лосей стрелять, а я парюсь только у себя в кабинете.
Слушать нытьё Печатникова не хотелось, и Ребров перевёл тему:
– Не подскажешь, где бы перекусить тут поблизости? Только без белых скатертей и прочего пафоса, а то знаю я вас, полковников.
– Слушай… Странное, конечно, предложение… В общем, Света узнала, что ты приехал, – и зовёт к нам ужинать. Хочешь?
Следовало бы отказаться – после всего… Но Ребров почувствовал, что его отказ обрадует Печатникова, – и согласился.
* * *
Пока ехали к Печатниковым, Ребров прокручивал в голове, что скажет Свете. Допустим, «Ты ничуть не изменилась». Или: «Сколько лет, сколько зим». И то, и другое звучало глупо, как в пьеске, и на углу Комсомольского и Моторной он уже начал жалеть, что вообще принял предложение.
Печатниковы жили в новом доме, слишком чистом и нарядном для окружающего города.
– Максим Сергеевич, добрый вечер, – засуетилась угодливая консьержка. – Как здоровье?
Комнатка консьержки с диванчиком, пухлыми подушечками и столом, накрытым цветастой клеёнкой, выглядела чужеродной в царстве сияющего керамогранита.
– Всё в порядке, спасибо, Нина Константиновна.
В зеркале лифта Ребров придирчиво осмотрел себя – и остался недоволен: куртка выцвела, а наплечная сумка болталась, как торба средневекового бедняка. К лицу он даже присматриваться не стал: нечего зря расстраиваться.
Печатников долго возился с замком, а потом дверь, наконец, открылась – и на пороге появилась точная копия Светы – такой, какой она была, когда Ребров встретил её впервые.
– Привет, пап. Здравствуйте, – она улыбнулась ему Светиной улыбкой.
Наваждение.
– Это моя дочь, Алина. Алина, это Вадим Андреевич.
– Алина Максимовна, – Ребров шутливо приложил два пальца к брови.
Он умел быть весёлым, компанейским, бойким… Беда только в том, что он почти никогда не хотел таким быть. Наклонился, чтобы расшнуровать ботинки, – и раздражённо тряхнул головой, чтобы поскорее прогнать видение, в котором всё было наоборот: мужем Светы и отцом Алины стал он, Ребров.
– Светик, мы пришли, – крикнул Печатников прямо у него над ухом.
