Лицей 2025. Девятый выпуск - Сергей Александрович Калашников
– Вот, – вклинилась Санечка и водрузила на высокий барный стол глубокие тарелки с лапшой, обсыпанной кунжутом и колечками красного стручкового перца.
В этом жирном блюде всего было слишком: одновременно и солоно, и приторно, и остро. Чересчур остро. Особенно для беременных.
– Санечка, а тебе сейчас такое точно можно? – осторожно спросила Тася.
– Мне хочется, – надулась Санечка. – Вкуса во втором триместре почти не чувствую, так хоть не кажется, что жую поролон.
– Нет исследований, которые подтверждали бы вред острого для беременных. Доказательная медицина это отрицает, – заявила Хелен, наматывая красноватую лапшу на вилку. – Наоборот, капсаицин из чили перца стимулирует работу сердца, прочищает сосуды.
Подумать только, какая осведомлённая дама. Интересно, у самой-то дети есть? Тысячелетний женский опыт никто не отменял.
– Но ведь с его помощью даже роды вызывают! – возразила Тася.
Дочка с научницей переглянулись, словно Тася из непроходимого своего невежества нагородила вздор, вроде того, что кактусы, помещённые рядом с компьютером, поглощают радиацию.
– Глупости. Сказки бабок-повитух, – усмехнулась Саня. – Роды запускаются гормонами, а не едой. Хочешь, дам литературу? – Она указала на журнальный столик, где высилась стопка англоязычных книг о беременности.
Уязвлённая Тася уткнулась в тарелку.
Она безуспешно остужала прохладным вином обожженный рот, думая, как бы справиться со своей порцией. Хелен невозмутимо попробовала лапшу и посмотрела на Санечку с отчётливым намерением что-то сказать, но дочь тут же вытянула руку вверх, пошарила по полочке и без лишних просьб передала научнице алую липкую бутылочку. Хелен удовлетворённо кивнула и, перед тем как полить лапшу соусом, сняла у Санечки с чёрной толстовки приставучую нитку, по-матерински нежно коснувшись её тугого животика.
Тасе стало грустно.
– Мамуль, у Хелен к тебе есть просьба, – сказала Саня.
– Саша, ради бога, давай не будем маму напрягать, – затрясла Хелен седой чёлкой.
– Нет, маме будет совсем не трудно. Мамуль, ты же можешь взять с собой в Питер книгу?
Признаться честно, ужасно захотелось отказать. Но Санечка же говорила, от Хелен у неё многое зависит… И, подавив желчную ревность, Тася сказала:
– Возьму, конечно. Что за книга?
Хелен потянулась к стаканчику с зубочистками.
– Отцовская Библия. Красивая, иллюстрированная. Я в детстве картинки разглядывала перед сном. Когда переезжала сто лет назад, папа настоял, чтобы я взяла её с собой. Считал, что она меня хранит. Я с ним говорила недавно, он у меня уже старый, хворенький. Попросил при случае привезти.
Тася подлила себе вина. Поди ж ты… Хворенький папа просит дочь вернуть дорогую сердцу Библию – ну неспроста ведь? Значит, чувствует: близится страшное. Веет гнилью, идёт на него сырое потустороннее марево, ничего общего не имеющее с обыкновенными мирскими туманами и всепроникающей влажностью, от которой у Санечки в душевой неровными пятнами расползался по кафелю чёрный мохнатый грибок. А она, эта Хелен, и не думает к нему ехать, ищет оказию. Как-то… не по-людски. Но ничего из своих размышлений Тася, разумеется, не высказала. Пробормотала: «Да, в чемодане полно места, мне не в тягость». Санечка радостно хлопнула в ладоши и в завершение вечера выковыряла из морозилки обледенелый контейнер с мороженым.
Означенную Библию, основательно запакованную, Санечка привезла на следующий день. Тася поддалась искушению и тайком вскрыла плотный обёрточный пергамент. Взгляду предстал тяжеленный, килограмма на три, затрёпанный том в чёрной коже с золотым тиснением. Православный крест с косой перекладиной. Тася бережно приподняла обложку. Пряный запах истлевающей бумаги. Надтреснутый корешок, обмусоленные уголки. «Библiа, или Книги священнаго писанiя ветхаго и новаго завѣта. Санктпетербургѣ. Сѵнодальная типографiя». Тысяча девятьсот тринадцатый год. Вытянутый шрифт, отпечатанный в две колонки текст. «И создал Господь Богъ изъ ребра, взятаго у человѣка, жену и привелъ её къ человѣку»
Тасю не удивить столетними фолиантами: в отцовской квартире хранилась обширная библиотека. Пылились там и досоветские издания, которые Тася время от времени продавала на «Авито». Не столько ради денег – их едва бы хватило на булавки, – сколько из убеждения, что у каждой книги должен быть любящий, преданный читатель.
И всё-таки, надо признать, эта дряхлая Библия внушала трепет. Через каждые две страницы – монохромная иллюстрация, выполненная мелкой штриховкой. Наподобие немецких гравюр. Длиннокрылые курчавые ангелы с отрешёнными лицами. Белый голубь летит к берегу, заваленному телами мёртвых грешников; на заднем плане высится ковчег. Вавилонская башня. Истребление Содома. Будоражат. Даже пугают. Неудивительно, что Хелен помнит, как ребёнком разглядывала картинки, – глаз не отвести.
Тася сделала несколько фотографий и отправила Мумочке. Тот отозвался незамедлительно: «Восторг. Покажи ещё!»
После вечера в издательстве, неуклюже срежиссированного Нелли, Тася поддерживала с Мумочкой пунктирную, прерывистую переписку. То он аудиозапись ей пришлёт, надекламирует что-нибудь из Бродского или Тарковского-старшего, то она поделится снимком из поездки – милым, пустяшным: найденным среди камешков на пляже бутылочным окатышем или лохматым домом, заросшим багряным плющом. Сообщения посылали тоже. Мумочка – чаще. Тёплые, добрые слова. И обращался к ней, как в юности: «Душенька моя».
Мысленно Тася все время возвращалась к разговору на террасе. Их с Эммануилом разделяла непрожитая жизнь, словно они стояли, глядя издалека друг на друга, на разных берегах полноводной реки. О супругах тогда умолчали (Тася почему-то была уверена, что Эммануил холост), но побеседовали о детях. Тася похвасталась достижениями Сани. Мумочкина дочь, оказавшаяся, к слову, не Таисией, а Анастасией, трудилась, следуя затейливому завитку судьбы, ботаником-селекционером…
Тасю так и тянуло что-нибудь написать ему в ответ, но из-под пальцев непроизвольно лезли проклятые литературные штампы, которые она, поколебавшись, безжалостно стирала. Хуже обстояло с воображением: там они с Мумочкой, молодые и безрассудные, сбегали то в Индию, то в Италию, точно герои пошлейших романов, и изгнать эти небылицы из головы не представлялось возможным. В реальности ни о каких совместных путешествиях, ясное дело, речь не заходила. Зато договорились по приезде покормить собак, отчего у Таси мимолётно вспыхнула в душе какая-то зарница, не сумевшая, правда, высветлить навалившуюся в Брайтоне пасмурь.
Здесь, положа руку на сердце, было тоскливо. Всего за три дня Санечка пресытилась интенсивным общением с мамой и спряталась в университете. До приезда сюда Тася нафантазировала себе всякого приятного: как они будут вместе гулять, обсуждать сокровенное, женское. Тася поможет, расскажет, подготовит дочку к предстоящей ослепительной, самой страшной в жизни боли и ещё большему счастью рождения… Ан нет. Санечка улепётывала на рассвете, проглотив порцию замоченной на ночь в молоке вязкой овсянки с орехами. Возвращалась поздно, когда Тася, начитавшись модной
