Л. Н. Толстой как школьный учитель - Эрнест Кросби

когда дело его не соответствует его наклонностям или когда оно превышает его силы или знания. Его опыт развил в нем известную уверенность в себе и он уже знает свои силы, тогда как вымуштрованный ребенок, не имея случая проявлять заключенные в нем силы, невольно сознает себя слабым. "Дети, приходящие из школы в "Дом игры", обыкновенно занимаются сначала только чтением и письмом; но потом, заметив, что это не ставится им в особую заслугу, они бросают их и уже выказывают к ним таившееся в них отвращение, как к делу, которое им навязывали. "Что касается окончательного приговора над "Домом Игры", то мы полагаем, что и через десять или более лет его не легче было бы произнести, чем теперь. Значение "Дома Игры" не может быть оценено каким-либо внешним успехом детей, если понимать успех в обыкновенном смысле. И было бы невозможно сказать, чем было бы развитие какого-либо мужчины или женщины, вышедших из "Дома игры", если бы они никогда там не воспитывались. Значение "Дома игры" можно было бы понять только лишь наблюдая изо дня в день за ходом развития детей и их особенностей. И его значение могли бы понять лишь люди, которые интересуются детьми, много их видят и много их знают. "Что касается замечания директора какой-то школы, что дети известного класса нечувствительны к кротости, то уже самый факт того, что он держится такого взгляда, явился бы для него помехою к познанию истины. К ребенку из этого класса, явившемуся к нему, он, без сомнения, применил бы свои приемы воздействия столь же уверенно, как хинин при малярии. "Мы не верим ни в какие правила, -- ни в кротость, ни в силу. Мы не утверждаем, что все дети чувствительны к кротости и требуют кроткого обращения. Мы стараемся только понять ребенка и ответить на его запросы. Если бы мы заметили, что в некоторых случаях были бы справедливы слова директора, мы не задумались бы пустить в ход необходимые в этих случаях меры. "Иногда и нам приходилось доказывать, что у нас нашлась бы сила, если бы мы захотели ей пользоваться. Однажды г-н Ф. так сильно схватил за плечи одного мальчика, что чуть не задушил его -- но только потому, что тот мальчик сделал то же самое с другим, более маленьким мальчиком. Ему показали чрез это, что он сделал другому то, чего не пожелал бы себе. Но когда только нам ни случалось поступать таким образом, мы всегда чувствовали, что тех же результатов можно было бы достигнуть без всякого подобия насилия. "Понятно, если вы захотите достигнуть чего-либо сразу, вам, волей-неволей, придется пустить в ход силу; но весьма вероятно, что вы достигнете при этом только лишь временного пресечения чего-либо, -- отнюдь не более. Это великий наш грех -- наше нетерпение. Нам хочется немедленных, осязательных результатов. То, что складывалось годами, нам хочется уничтожить в одно мгновение. "Приведенное вами сравнение с лошадью, которую можно объездить с совершенной кротостью в том случае, когда она только одна, лишь иллюстрирует ту истину, что иметь дело с пятидесятью детьми совсем не то, что иметь дело с одним ребенком. У г-жи Ф. в ее детском саду было от 40 до 50 детей, и ей было там не труднее, чем нам здесь с пятнадцатью. Казалось бы, что со многими было бы легче справляться, чем с немногими. Но не надо забывать, что цель наша другая. Мы боимся разбить сердце ребенка. Мы печалимся, встретив ребенка с надломленной волей, и верим, что наш долг прийти к нему на помощь". ГЛАВА ХII. Толстой у себя дома. Г-н и г-жа Ф. не считают полезным исключительно домашнее воспитание детей, но Толстой, по-видимому, держится другого мнения, и я позволю себе привести здесь один случай, показывающий, какому пути следует Толстой в деле нравственного воспитания своих собственных детей. Когда я посетил его в Ясной Поляне в 1894 г., то там жила гувернантка швейцарка, воспитывавшая его младших детей. Я уверен, что Толстой не одобряет гувернанток, как таковых. Гувернантка -- вообще роскошь, и может найти оправдание только как человек -- в своих личных свойствах; я полагаю, что присутствие гувернантки в доме Толстых было только уступкой графине. Словом, в доме Толстых жила гувернантка, строгая кальвинистка из Женевы, которая наблюдала за маленькими детьми день и ночь, чтобы они не восприняли еретических убеждений своего отца. Она была не в силах вполне понять Толстого. Она высказывалась мне в том смысле, что он прекрасный человек. Она не отрицала, что он приносит добрые плоды. Но как репейник мог приносить смоквы? А что он был репейник, было очевидно для нее из того, что он не признавал самых основных догматов. -- "Он, вероятно, более христианин, чем сам он думает о себе" -- таинственно сообщала она мне, и усердно старалась, чтобы ее юные питомцы не только были христианами, но также и знали, что они христиане. Но в данном случае мы смотрим на гувернантку просто как на источник справок, а вовсе не как на достойную представительницу пресвитерианства. Не всегда удобно справляться о человеке у его собственных сыновей и дочерей, еще труднее бывает расспрашивать его самого, но гувернантки, несомненно, самим Небом посланы для того, чтобы рассказывать правдивые события любопытным посетителям... Исполняя свое назначение такого рода, вышеупомянутая гувернантка и рассказала мне нижеследующий случай. "За два или за три дня до моего приезда маленькая Саша, хорошенькая, крепкая десятилетняя дочь Льва Николаевича играла перед домом с крестьянским мальчиком из деревни. Они поссорились, как обыкновенно ссорятся дети. Мальчик в сердцах  схватил палку и ударил Сашу по руке. Удар был сильный, и девочка с плачем побежала в дом, показывая большой черный синяк около локтя. Она, очевидно, еще не читала сочинений своего отца, потому что сейчас же подбежала к нему и сквозь слезы просила его выйти и наказать виновного. Тут для гувернантки представился случай наблюдать, как Лев Николаевич применяет свои убеждения у себя дома, и она стала внимательно прислушиваться. Толстой ласково взял девочку к себе на колени, вытер ее слезы и посмотрел ушибленное место. Мы слишком далеко от них, чтобы слышать разговор, но можем легко восстановить его по содержанию многих сочинении Толстого о наказании. -- "Ну, Саша, -- сказал отец, -- что же будет хорошего, если я прибью мальчика? От этого твоя рука не будет меньше болеть". -- "Нет, будет! Он гадкий,