Раннее христианство. Том II - Эрнест Жозеф Ренан
Но особенной славою во II и III веках пользовался культ Митры. Я говорю иногда, что если бы не победило христианство, религией мира стал бы культ Митры. В нем существовали таинственные собрания, были часовни, очень похожие на маленькие церкви. Между посвященными этот культ создавал прочные братские узы, а его обряды причащения и общей трапезы были до такой степени похожи на христианские таинства, что Юстин, апологет христианства, мог найти только одно объяснение этого сходства: сатана, желая обольстить род человеческий, вздумал подражать христианским обрядам и совершил плагиат. Некоторые митрические могилы в катакомбах Рима по своей назидательности и высокому мистицизму не уступают христианским. Даже и после победы христианства находились исповедники Митры, мужественно защищавшие истинность своей веры. Люди группировались вокруг этих чужеземных богов; боги италийские и греческие к себе не привлекали. Приходится смириться с тем, что сплачивают и наставляют одни маленькие секты. Ведь так приятно представлять собою маленькую аристократию истины и воображать, что одним из немногих владеешь хранилищем добра. Есть и в наше время нелепые секты, доставляющие своим адептам больше утешения, чем самая здравая философия. Абракадабра в свое время оказалась источником религиозных наслаждений, и, при известной доле доброго желания, в ней могли найти высшую теологию.
В следующей нашей беседе мы, однако же, увидим, что религиозное царство будущего не принадлежало ни Серапису, ни Митре. Предуготованная религия тихо нарождалась в Иудее. Этот факт вызвал бы большое удивление даже у самых прозорливых из римлян, если бы кто-нибудь возвестил им об этом. Но, главным образом, он бы их очень неприятно поразил. Однако же, столько раз в истории оправдывались самые невероятные предсказания, столько раз мудрость ошибалась, что, оказывается, нужно придавать весьма мало значения симпатиям или антипатиям просвещенных людей, умов высоких, как говорится, в тех случаях, когда дело касается предвидения будущего.
ПРЕДАНИЕ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ. — ПЕТР И ПАВЕЛ
В нашей последней беседе мы постарались уяснить себе то безвыходное положение, в котором Римская империя находилась в I веке, в смысле религиозных вопросов.
В обширном целом составлявшего империю населения чувствовались очень развитые религиозные потребности и действительный нравственный прогресс, требовавший чистого культа, лишенного суеверных обрядов и кровавых жертв; благодаря нарождавшейся тенденции к монотеизму, старые мифологические рассказы казались уже смешными; разраставшееся чувство общей симпатии и любви к ближнему вызывало потребность в ассоциациях; люди стремились собираться вместе для молитвы, утешать и поддерживать друг друга; они жаждали уверенности в том, что после смерти человека оставшиеся в живых собратья похоронят его и почтут его память маленькой трапезой. В Малой Азии, в Греции, Сирии и Египте существовала масса бедняков, смиренных и ничем не выдающихся, но по-своему людей очень порядочных; они возмущались тем зрелищем, которое представляла собою римская аристократия, и с ужасом относились к представлениям в амфитеатрах, где из пыток Рим создавал себе развлечения.
Из глубины нравственного сознания людей подымался громкий протест; но для выражения его не находилось ни одного священника, не было ни одного бога, у которого в сердце нашлась бы хоть капля жалости в ответ на вздохи несчастного, страдающего человечества. Рабство, несмотря на протесты мудрецов, было еще очень жестоко. Клавдий думал совершить великий и гуманный поступок, издавая закон, в силу которого хозяин, выбросивший за дверь дома своего старого и разбитого болезнью раба, в случае выздоровления бедного старика терял на него всякое право. Как же вы хотите, чтобы бездушные боги, созданные радостью и первобытным воображением, могли исцелить такие страдания?
Люди ждали Отца Небесного, который считался бы с усилиями человека и мог бы обещать ему награду. Они жаждали справедливого будущего, такого, где земля принадлежала бы слабым и бедным, жаждали уверенности в том, что человек страдает не напрасно и что там, за пределами этих печальных, затуманенных слезами горизонтов, есть обители блаженства, где человек найдет когда-нибудь утешение в своих страданиях.
Все это было в иудействе. Институтом синагог (а ведь церковь вышла из синагоги, не забывайте этого, господа[3]) оно осуществляло ассоциацию наиболее могущественным из всех когда-либо существовавших способов. Иудейский культ, по крайней мере с виду, был чистым деизмом. В нем не было священных изображений. К идолам он питал одно только презрение. Но особенным отличием еврея была его вера в блестящее и счастливое будущее человечества. Не имея никакого точного представления о бессмертии души, о возмездии и наказании за гробом, еврей, последователь древних пророков, был как бы упоен чувством справедливости; он ждал ее еще здесь, на земле. Мало доверяя обещаниям вечности, так легко приводящим к покорности христианина, еврей упрекает Иегову, бранит его за бездеятельность, спрашивает, зачем он так долго оставляет землю в руках нечестивцев. Сам еврей не сомневается в том, что когда-нибудь земля будет принадлежать ему и что его закон водворит на ней любовь и справедливость.
В этой борьбе, господа, победа останется за евреем. Надежда, то, что еврей называет tiqva, вера во что-то недоказанное, но к чему, именно вследствие его недостоверности, он и привязывается еще горячее, была сущностью души еврея. Его псалмы напоминали протяжный звук арфы, наполнявший жизнь гармонией и грустной верой; его пророки знали слова вечности; так, например, второй Исайя, пророк эпохи пленения, умел возвестить своим соплеменникам будущее, залитое такими яркими красками, которые не снились человеку и во сне. А Тора учила быть счастливыми (счастливыми здесь, на земле, заметьте!), приказывая соблюдать нравственный закон, семейное начало и чувство долга.
I
Евреи поселились в Риме лет за шестьдесят до Р. Хр. Они быстро размножились. Цицерон говорит, что нужно было много храбрости, чтобы осмелиться противостоять им. Цезарь был к ним благосклонен и нашел их верными. Толпа их ненавидела, считая недоброжелательными, и приписывала им образование тайного общества, члены которого во что бы то ни стало тянули вперед друг друга, нанося ущерб другим; но не все держались таких поверхностных суждений; у евреев было столько же друзей, сколько и клеветников; в них чувствовалось что-то высшее. Видному разносчику из Трастевере случалось иногда возвращаться вечером домой обогащенным щедрой милостыней, поданной какой-нибудь набожной рукой; эти миллионеры в рубище в особенности привлекали женщин. Ювенал в числе пороков, за которые он упрекает дам своего времени, считает и склонность к еврейской религии. Слово Захарии исполнялось буквально:
