Раннее христианство. Том II - Эрнест Жозеф Ренан

Главный еврейский квартал был расположен за Тибром, т. е. в самой бедной и грязной части города, вероятно, поблизости Porta Portese. Там или, вернее, напротив у подножия Авентина, некогда находился порт Рима, место, где выгружались все прибывающие на барках из Остии товары. Это и был квартал евреев и сирийцев — «наций, созданных для рабства», по словам Цицерона. И, действительно, первоначальное ядро еврейского населения Рима образовалось из отпущенников, большею частью потомков приведенных Помпеем в Рим пленников. Они и в рабстве нисколько не изменяли своих религиозных привычек. В иудействе удивляет именно простота веры; она помогает еврею, перенесенному за тысячи верст от своей родины, оставаться все тем же истинным евреем, даже по прошествии нескольких поколений. Между синагогами Рима и Иерусалима были постоянные сношения. Первоначальную колонию вскоре подкрепили многочисленные эмигранты. Бедняки сотнями высаживались в «Рипе» и селились в квартале, примыкавшем к Трастевере; здесь они жили среди своих, служили носильщиками, занимались мелкой торговлей, представляя гордому италийскому населению тип, которому суждено было потом стать для него даже слишком знакомым, тип нищего, достигшего в нищенстве совершенства. Уважающий себя римлянин никогда не показывался в этих презренных кварталах. Это был пригород, как бы отданный презираемым классам общества и предоставленный низменным занятиям, там были сосредоточены кожевни, заводы кишечных струн, свалки. Таким образом, несчастные жили довольно спокойно в этом затерянном уголке, среди тюков с товарами, грязных постоялых дворов и носильщиков паланкинов (Syri), имевших там свою главную квартиру. Полиция заглядывала туда только в тех случаях, когда драки были слишком кровопролитны или слишком часто повторялись. Немногие кварталы Рима пользовались такой свободой; политике тут нечего было делать. Обыкновенно тут не только беспрепятственно совершались обряды, но и с необычайной легкостью развивалась пропаганда.

Охраняемые вызываемым ими в других презрением, да и мало чувствительные к насмешкам людей из общества, евреи из Трастевере имели, таким образом, весьма деятельную религиозную и общественную жизнь. У них были школы hakamim'ов; нигде с большей точностью не соблюдалась религиозная и церемониальная сторона закона. Синагоги представляли собой наиболее полную из всех когда-либо встречавшихся ассоциаций. Титулами «отца и матери синагоги» чрезвычайно дорожили. Богатые обращенные принимали библейские имена; обыкновенно они обращали вместе с собой и своих рабов, заставляли учителей объяснять себе Писание, строили молельни и были горды тем уважением, которым они пользовались в этом маленьком мирке. Бедная еврейка, дрожащим голосом выпрашивая милостыню, умела заронить в уши знатной римской дамы несколько слов своего закона и часто побеждала матрону, открывавшую для нее полную пригоршню мелкой монеты. Соблюдение субботы и еврейских праздников Гораций считает признаком слабого ума. Всеобщая доброжелательность, счастье покоиться вместе с праведными, помощь бедным, чистота нравов, тишина семейной жизни, покорная примиренность со смертью, представляющейся только сном, — вот чувства, постоянно выражаемые еврейскими надписями; кроме того, уже в них часто попадается особенное чувство трогательной умиленности, смирения и непоколебимой надежды, составляющее отличительный признак надписей христианских. Были, конечно, евреи и из общества, богатые и сильные, вроде, например, Тиберия Александра, который достиг самых высоких почестей в империи, два или три раза оказывал влияние на общественные дела и даже, к великой досаде римлян, заслужил статую на Форуме; но это уже не были настоящие евреи. Также и Ироды, хотя и с помпой справлявшие в Риме свои обряды, далеко не были настоящими сынами Израиля, уже в силу одних своих сношений с язычниками.

Таким образом, целый мир идей роился на грязной набережной, где сваливались товары со всего света; но все эти идеи терялись в шуме большого, как Париж, города. Конечно, гордые патриции, бросавшие во время своих прогулок по Авентину взгляд на другую сторону Тибра, и не подозревали, что будущее подготовлялось в этой груде бедных домиков у подножия Яникула. Поблизости от порта находилось нечто вроде постоялого двора, хорошо известного народу и солдатам под именем Taberna meritoria. Там, чтобы привлечь зевак, показывали источник масла, будто бы бивший из скалы. С очень ранних пор христиане стали считать этот источник символическим; говорили, что его появление совпало с рождением Иисуса. По-видимому, позже Taberna была превращена в церковь. При Александре Севере мы застаем тяжбу христиан с язычниками из-за какого-то места, прежде считавшегося общественным; добрый император присудил его христианам. Вероятно, этим и было положено начало церкви Santa Maria в Трастевере.

Естественно, что столица слышала об имени Иисуса много раньше, чем приняли Евангелие страны, отделявшие ее от Иерусалима: высокая вершина бывает уже освещена солнцем, хотя лежащие между нею и солнцем долины утопают еще во мраке. Рим был встречным местом всех религий Востока; но наиболее частые сношения поддерживали с вечным городом сирийцы. Они стекались туда громадными толпами, как и все бедняки, осаждающие крупные города, приходя искать в них счастья; эти люди были услужливы и смиренны. Все они говорили по-гречески; а ряды старой римской буржуазии, приверженной к прежним нравам, редели с каждым днем под нахлынувшим потоком иностранцев.

Итак, мы допускаем, что около 50 года нашей эры несколько сирийских евреев, уже принявших христианство, поселились в столице империи и сообщили давшую им счастье веру своим соседям по месту жительства. Конечно, никто в Риме и не подозревал тогда, что основатель новой империи, второй Ромул, жил в гавани и спал на соломе. Вокруг пришельцев образовалась маленькая группа. Эти предки римских прелатов были бедные, грязные пролетарии, лишенные изящества и манер; они ходили в смрадных лохмотьях и обладали неприятным дыханием плохо питающихся людей. Их жилища были пропитаны тем запахом нищеты, который окружает дурно одетых и скудно кормящихся людей, ютящихся в тесной каморке. Нам известны имена двух евреев, более всего принимавших участие в этом движении: это были Аквила, уроженец Понта, по профессии, как и св. Павел, обойщик, и его жена, Присцилла. Изгнанные из Рима, они укрылись в Коринфе, где вскоре и сделались близкими друзьями и усердными сотрудниками св. Павла. Таким образом, Аквила и Присцилла — самые первые из известных нам членов римской церкви. А между тем, о них там едва помнят! Предание, всегда несправедливое, потому что всегда подвластное политическим мотивам, изгнало из христианского пантеона двух безвестных тружеников и честь основания церкви в Риме приписало имени, более отвечавшему горделивым притязаниям этого города. По нашему же мнению, истинное начало западного христианства не в театральной базилике, посвященной св. Петру, а в Porta Portese, в этом ghetto античного мира. Следы этих бедных скитальцев-евреев, носивших всюду за собой религию мира и среди своей