Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

для утверждения положения, что Он не считал Себя обетованными Мессией и не хотел слыть им. Кроме того, те формы, в которых Христос выразил Свое самосознание и Свое призвание, делаются совершенно непонятными, если не допустить, что они основаны на мессианской идее. И, наконец, так как те положительные основания, которыми поддерживается то воззрение, крайне слабы или даже сомнительны, то мы с уверенностью можем остаться при нашем мнении, что Христос называл Себя Мессией.

Образ Мессии и мессианские представления, существовавшие в эпоху Христа, развились на двух комбинированных линиях, на линии царя и на линии пророка; кроме того тут были и чужеземные влияния, и все вместе было озарено древним ожиданием видимого наступления верховенства Бога над Его народом. Главные черты образа Мессии были взяты у израильских царей, сиявших после своей погибели идеальным блеском. Но примешивались и воспоминания о Моисее и великих пророках. В следующей лекции мы вкратце изложим, в какие формы вылились ожидания Мессии до эпохи Христа, как Он их воспринял и во что преобразил.

ЛЕКЦИЯ ВОСЬМАЯ

Мессианские учения иудейского народа в эпоху Христа не составляли догматической системы и не были связаны со строго определившимися предписаниями закона; они образовали значительную часть религиозных и политических надежд народа на будущее. Только общие черты их твердо установились; за ними имелось много разнообразных форм. Древние пророки видели славное будущее, когда появится Сам Иегова, уничтожит врагов Израиля и восстановит справедливость, мир и ликование. Одновременно они предвещали появление мудрого и мощного царя из рода Давидова, долженствовавшего осуществить то славное бытие. Наконец, они весь народ израильский обозначали избранным из всех народов Сыном Божиим. Эти три момента дали направление дальнейшему развитию мессианских идей. Надежда на великое будущее израильского народа составляла рамку всех упований, но в последние два века до Христа присоединилось еще следующее. 1) С расширением исторического горизонта интерес иудеев к другим народностям все оживляется, возникает идея всего «человечества», и конец, а, следовательно, и деяния Мессии, относят уже и к нему; суд становится мировым судом, а Мессия — мировым властелином и судьей вселенной. 2) О нравственном усовершенствовании народа говорили и раньше в виду великой будущности, но уничтожение врагов все-таки казалось главным; теперь же во многих окрепло чувство нравственной ответственности и познания Бога как святого; мессианское время требует освятившегося народа, и поэтому суд, несомненно, будет судом и для части самого израильского народа. 3) Индивидуализм возрос, соответственно этому и отношение Бога к отдельному человеку было выдвинуто вперед: отдельный израильтянин ощущает себя среди своего народа и начинает судить о народе как о сумме отдельных личностей; индивидуальная вера в Провидение становится рядом с политическим моментом, соединяется с чувством ценности и ответственности, просыпается надежда на вечную жизнь и боязнь вечной кары в связи с ожиданиями светопреставления; интерес к личному спасению и вера в воскресение возникают из этого внутреннего развития, и утонченная совесть уже не может рассчитывать на славное будущее для всех при очевидном безбожии народа и власти греха; спасется лишь часть. 4) Ожидания будущего становятся все трансцендентальнее; они что дальше, то больше переносятся в сверхъестественный, загробный мир; с неба нечто совершенно новое нисходит на землю, новое построение вселенной заменяет старое; последняя цель — даже уже не преображенная земля: возникает идея абсолютного блаженства, местом которого может быть только само небо. Личность ожидаемого Мессии отделяется резче и от идеи земного царя, и от идеи народа как целого, и от идеи Бога; Мессия лишается почти всех человеческих черт, хотя является человеком среди людей; он от начала веков у Бога, нисходит с неба и совершает свое дело сверхчеловеческими средствами. Выясняются нравственные черты его облика: он — совершенно праведный, исполняющий все заповеди. Возникает даже представление, что его заслуги причитаются и другим; но идеи о страдающем Мессии, которая могла бы возникнуть на основании Ис, 53, еще не получилось. Но все эти спекуляции не могли вытеснить прежних более простых воззрений и изменить первоначальную патриархально-политическую исходную точку у значительного большинства народа. Согласно ей, сам Бог берет бразды правления, уничтожает всех врагов и основывает мировое царство израильтян. Он это совершает при помощи царственного героя; они будут сидеть под Его смоковницей и виноградной лозой, наслаждаться миром, попирая ногами всех покоренных врагов. Это все-таки было самое популярное представление, сохраняемое даже теми, которые одновременно доискивались более возвышенных взглядов. Но в части народа, несомненно, пробудилось воззрение, что Царство Божие предполагает соответствующее нравственное состояние и что оно может наступить только среди праведного народа. Одни старались дойти до этой праведности путем тщательнейшего исполнения закона и не находили границ своему усердию; другие, движимые более глубоким самопознанием, начинали смутно чаять, что та горячо желанная праведность составляет дар Божий, что нужна Божья помощь, Божья благодать и милосердие, чтобы освободиться от бремени греха, сознание которого в них мучительно оживало.

Таким-то образом в эпоху Христа возникали и боролись между собою самые крайние настроения, самые противоречивые теоретические представления, метившие все в одну общую всем точку. Едва ли когда-либо в истории и у какого-либо народа крайние противоположности, соединенные религией, соприкасались так тесно. То горизонт кажется не шире круга, образованного горами вокруг Иерусалима, то он обнимает все человечество. Здесь все поднято на высоту умственного и нравственного суждения, а там, в двух шагах, вся драма как будто должна разрешиться политической победой народа. Здесь развиваются все силы упования и доверия, и благочестивый человек среди бури сомнения находит свое священное «и все-таки!»; а там всякое религиозное побуждение сковано нравственно отупляющим патриотическим фанатизмом.

Образовавшееся представление о Мессии было, конечно, такое же противоречивое, как и надежды, которым оно должно было соответствовать. Не только его формальный образ колебался, еще больше менялось освещение его внутреннего существа и его призвания. Но у всех тех, у которых начинали преобладать нравственные и истинно-религиозные элементы, образ политического и воинственного царя должен был отступить перед образом пророка, который всегда имел сильное, хотя и незаметное, влияние на представления о Мессии. Уповали, что Мессия сблизит людей с Богом, что он так или иначе установит справедливость, что он спасет их от мучительного внутреннего гнета. История Иоанна Крестителя, каковой мы ее узнаем из наших Евангелий, доказывает нам, что в иудейском народе были верующие, ожидавшие такого Мессию, или, по крайней мере, не отвергавшие его без оговорок. Мы узнаем, что некоторые склонялись к тому, чтобы считать этого Иоанна Мессией. Как, значит, были растяжимы мессианские представления и как далеко они в некоторых кругах должны были