Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

вытесняет окончательную классификацию и остается вечным побуждением, вполне может считаться основным непреодолимым влечением. Оно составляет то, что можно было бы считать изначальным религиозным импульсом. Это универсальная попытка культуры определить и наладить отношения с Богом, а также основа установления цивилизованного исторического порядка. Продукт этого побуждения – воздвигнутая культурой система, существующая в воображении, символ, состоящий из передаваемого людьми представления всего, что постоянно угрожает и многое обещает, – воздействует на каждого человека, упорядочивает его опыт и при этом остается безличным, отдельным и обособленным:

Жизненный символ формулирует некий существенный, бессознательный фрагмент, и чем более распространен этот фрагмент, тем шире и воздействие символа, ибо он затрагивает в каждом родственную струну. Так как символ, с одной стороны, есть наилучшее и, для данной эпохи, непревзойденное выражение для чего-то еще неизвестного, то он должен возникать из самого дифференцированного и самого сложного явления в духовной атмосфере данного времени. Но так как, с другой стороны, живой символ должен заключать в себе то, что родственно более широкой группе людей для того, чтобы он вообще мог воздействовать на нее, – то он должен и схватывать именно то, что может быть обще более широкой группе людей. Таковым никогда не может быть самое высокодифференцированное, предельно достижимое, ибо последнее доступно и понятно лишь меньшинству; напротив, оно должно быть столь примитивно, чтобы его вездесущее не подлежало никакому сомнению. Лишь тогда, когда символ схватывает это и доводит до возможно совершенного выражения, он приобретает всеобщее действие. В этом и заключается мощное и вместе с тем спасительное действие живого социального символа[293].

Это динамическое представление может включать в себя часть субъективного опыта множества людей и, следовательно, иметь свое собственное биологически и культурно обусловленное существование, независимое от конкретного человека в определенный момент времени, – и даже следовать своим собственным внутренним правилам развития – но не существовать объективно в привычном современном смысле этого слова.

Драматические или мифические представления о неизвестном (ситуации, возникающей при совершении ошибки), превратившиеся в ритуал, по-видимому, обеспечили исходный материал для формирования наиболее общих и первичных официальных религий. Понимание природы неизвестного как категории, появившейся в результате наблюдения за врожденной реакцией людей на неожиданное, выражается в виде предсказуемых эмоций и образцов поведения: страха и любопытства, ужаса и надежды, приостановки действий и осторожного исследования, привыкания и выработки новых стратегий поведения в зависимости от сложившейся ситуации. Две вещи одинаковы с эмпирической точки зрения, если они обладают общими признаками, определяемыми с помощью органов чувств. С метафорической, драматической или мифической точки зрения – с точки зрения естественных категорий – две вещи одинаковы, если они вызывают одно и то же субъективное состояние (эмоции или побуждение) или имеют один и тот же функциональный статус (создают предпосылку к действию). Переживания, обладающие общей эмоциональной окраской, относятся к одной символической категории (с точки зрения абстрактного познания) – они являются плодами культуры, которые росли и созревали в социальной среде, привычной для предков человека разумного, а потом исчезли. Такие комплексы могут содействовать формированию общей модели адаптивного поведения перед лицом пугающих и многообещающих объектов, при отсутствии подробных сведений о конкретной природе этих объектов, полученных в процессе исследования.

Эти представления можно рассматривать как следствия представлений первого порядка (имитации, как указывал Пиаже), а затем, позднее, как следствие более абстрактного представления второго порядка (символического понимания). Понимание может быть достигнуто на самом всеобъемлющем, но первичном уровне при создании обряда или посредством подражания. Неизвестное явление, захватывающее, но непостижимое, все же может быть представлено ритуально – разыграно. Его вторичная инсценировка составляет первоначальную форму абстрактного представления. Чтобы понять, например, льва (или преследуемого зверя), необходимо сначала «стать» царем зверей или его жертвой – сымитировать физически, а затем представить это в воображении. Именно так сын подражает отцу, которым он впоследствии тоже станет. Когда ребенок изображает родителей, он усваивает их знания, по крайней мере те знания, которые являются действием. Сын играет роль отца, не понимая, что тот делает или зачем нужно изображать его поведение. Образно говоря, подражающий ребенок одержим духом отца, который в детстве тоже был одержим духом своего отца. В данном представлении «дух отца» не зависит от конкретных людей. Это нечто, проявляющееся в воображении и поведении из поколения в поколение в более или менее постоянной и традиционной форме. Точно так же неизвестное, которое одновременно бывает объектом и субъектом, проявляется в воспринимаемом мире, в эмоциях, и подчиняет себе поведение, вполне может рассматриваться (или вырисовываться в воображении) как надличностная сущность (или как результат действий этой сущности). Первобытный охотник видит в зарослях нечто незнакомое, пугается и, вернувшись в общину, рассказывает о встрече с ним, изображая загадочного демона. Это разыгрывание одновременно является воплощением и представлением – изначальным предположением о природе неизвестного как такового. С другой стороны, оно может создать образ (идол) таинственного предмета или явления и придать конкретную форму тому, что до сих пор было лишь понуждением к действию. Неизвестное сначала возникает символически, как абстрактная личность (если его невозможно понять иным способом), а затем проявляется как будто это и была личность (принимает явно метафорический облик). Существует множество доказательств внедрения образа с помощью набора представлений или квазипредставлений[294]. Такие комплексы могут создаваться веками в результате исследовательских и творческих усилий многих отдельных людей, связанных коммуникативной сетью культуры.

На протяжении долгого времени надличностная область воображения заполняется «духами». Юнг называл это пространство гностический термином плерома[295]. Его можно определить как субъективный мир опыта в воспоминании (возможно, эпизодический мир с точки зрения современной теории памяти). Хотя его также «населяют» коллективные представления, которые возникают при некоторых особых обстоятельствах (например, образ Девы Марии в Югославии до разрушительной сербско-боснийско-мусульманской войны или НЛО во время холодной войны). Плерома – это область, в которой существуют рай и ад; «наднебесное» место, в котором обитают идеалы Платона, основа мечты и фантазии. Она, по-видимому, имеет четырехмерную структуру, подобную строению объективного пространства-времени (и памяти[296]), но характеризуется большой неопределенностью, когда речь идет о распределении по категориям и своевременности. Духи, населяющие плерому в ее естественном состоянии, – это по сути божества (слияние субъекта и объекта, мотивационной значимости и чувственных свойств), олицетворенные в представлениях многих людей. Такие представления рождаются в обществе и уходят корнями в историю (и даже биологию), как и любая мысль о то, что дух, витающий в воображении человека, не обязательно является вымыслом. Дьявол не плод фантазий конкретного верующего. Образ дьявола (или Христа, если уж на то пошло) скорее поселился в сознании христианина (и всех христиан) как результат