Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

было естественное желание ослабить боевую силу Красной Армии. Однако имеются основания также полагать, что как раз наоборот, именно Сталин сам внушил немцам возможность изготовления подобной фальшивки, чтобы у них сформировалось ложное понимание своих собственных возможностей и влияния. Во всяком случае, нельзя ожидать от Сталина, чтобы он действительно считал немецкими и японскими агентами колоссальное число офицеров, многие тысячи из которых были казнены во время настоящего штурма армии, который до конца 1938 года вела тайная полиция. Из пяти маршалов в живых осталось только двое, также лишь двое из четырнадцати командармов сумели сохранить себе жизнь. Из восьми адмиралов в живых не осталось никого, из шестидесяти семи комкоров – шестьдесят было расстреляно, из сто девяносто девяти комдивов – погибло сто тридцать шесть.4 Ни одна армия мира не переживала таких потерь в высшем командном составе даже от врагов, какие претерпела Красная Армия в мирные 1937 и 1938 годы. Якир умер со словами "Да здравствует партия, да здравствует Сталин", и он был далеко не единственный, кто даже перед лицом смерти сохранял верность этому человеку и этой партии, которые смешали с грязью и уничтожили его и его товарищей. Во всяком случае, в секретных сообщениях немецких дипломатов нет никаких указаний на то, что в самобичеваниях Радека и Пятакова, в обвинениях против офицеров содержалась бы хоть одна крупица истины. Немецкий посол в Москве граф фон дер Шуленберг называл "полным абсурдом" выдумку о том, что Германия после войны с Советским Союзом передала бы власть Троцкому-Бронштейну или Радеку-Собельсону. Подлинную задачу второго процесса посол видел в том, чтобы предостеречь всех тех, кто "не хотел понимать политику Сталина, направленную на усиление мировой мощи v России, кто носился повсюду с ленинскими учебниками под мышкой". Одновременно должны были быть пригвождены к позорному столбу Германия и Япония, обвиняемые во вмешательстве во внутренние дела Советского Союза. И противникам приписывалось то, что " делает сама Москва".5 Что же касается офицеров, в одном более позднем сообщении Шуленберг не исключил, что они были "дружественно настроены по отношению к Германии", однако более важным он считал, что "Сталин опасался самостоятельных личностей, претендующих на лидерство в армии, как возможных центров кристаллизации недовольства или явного честолюбия", и поэтому пытался своевременно их устранить.6

Однако преследователи едва ли испытывали по отношению к себе большую мягкость, чем те, кого они преследовали, которые в свою очередь когда-то в эпоху гражданской войны также побеждали и преследовали. В ГПУ смещение Ягоды повлекло за собой волну самообвинений и взаимных доносов, о чем весьма наглядно свидетельствует Кривицкий.7 В конце концов были уничтожены все – за некоторыми исключениями -следователи, которые благодаря системе ночных допросов или пыток обеспечили признания Зиновьева и Каменева, Радека и Пятакова, и были заменены на еще более ужасных людей Ежова.

Последние и подготовили третий и самый большой из показательных процессов, который проводился, начиная с 2 марта 1938 года, по делу право-троцкистского блока. На этот раз среди обвиняемых оказались три бывших члена ленинского Политбюро, а именно Бухарин, Рыков и Крестинский. Наряду с ними на скамье подсудимых оказались несколько прежних народных комиссаров, среди которых был и Ягода, которому среди прочего теперь инкриминировалось убийство Кирова, как, впрочем, и Горького. Вновь был поднят вопрос о готовности Троцкого отдать Украину немцам, и Бухарин подтвердил это, не признавая своей причастности к этим событиям. Однако основной акцент все же приходился на криминальные подробности дела отравителей, и если картина, какой она на данный момент вырисовывалась, соответствовала истине, то это фактически вынуждало согласиться со старым тезисом, который был выдвинут наиболее реакционными из эмигрантов и заключался в следующем: даже в своем собственном кругу советское руководство (за исключением Сталина и его ближайших соратников) оставалось не чем иным как бандой преступников. На этот раз Вышинский сравнил обвиняемых с "бешеными псами", прежде чем потребовать смертный приговор, в результате подписанный всем, исключая троих. Бухарин между тем признал свою вину лишь частично, до последнего отрицая то, что его блок якобы был организован по поручению фашистской секретной службы. Все это, не говоря уже о том преобладающе негативном отклике, который данные события вызвали на Западе, позволило Сталину сделать вывод, что дальнейшие показательные процессы смысла не имеют.

Однако еще долго после этого страху не суждено было отпустить человеческие души: набирала силу ежовщина. Теперь уже речь шла не только об уничтожении руководящих кадров. Среди нижних чинов партии воцарилась по всей стране подлинная истерия взаимных поклепов и самообличений, и особую роль при этом играло несводимое клеймо происхождения. Бесчисленное множество испытанных членов партии подвергались разоблачениям, якобы являясь кулацкими или купеческими сыновьями и дочерьми, хотя при этом они уже долгое время не имели никакой связи со своими родителями. Ведь зачастую достаточно было обвинения племянницы кого-нибудь из членов партии в связях с "троцкистскими элементами", для того чтобы повлечь за собой его исключение из партии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Друг Кривицкого был арестован и бесследно исчез после того, как получил письмо от опального супруга своей бывшей жены, а его брат вывесил на стене клуба ополовиненное изображение лица Радека.8 В архиве Смоленска найдены такие, например, признания: "После того как Центральный комитет разоблачил в Западном округе банду троцкистско-бухаринских шпионов, предводителями которой были Уборевич, Румянцев и Шиль-ман, Пленум обкома также разоблачил некоторых врагов народа и удалил их с ведущих позиций, однако бюро, которое состояло из рабочих старого типа и являлось слабой поддержкой в борьбе с врагами народа, было оставлено. Я лично считаю себя виновным в такого рода халатности".'

В известном роде было достаточно последовательным то, что партия, которая в первую очередь всегда считала своим делом борьбу с врагами до их полного уничтожения, занималась поиском врагов и в своих собственных рядах. Однако это коснулось и простого народа, и без того немало выстрадавшего. Все восемь миллионов человек, депортированных в "исправительные лагеря", безусловно, не могли состоять исключительно из членов партии; при этом достаточным основанием для отправки могло послужить даже вполне безобидное и, в общем, верное замечание о не самых лучших качествах советской обуви. Эти лагеря, подчинявшиеся Главному управлению лагерей ("ГУЛаг") НКВД, уже давно приобрели важное экономическое значение, что превращало их существование в прямо-таки неизбежное: прежде всего в таких огромных и неосвоенных областях Сибири, как Колыма. Многие из них являлись, по сути, узаконенными лагерями уничтожения, в которых надежда на жизнь могла продержаться в среднем не более двух лет – уже спустя год половина из заключенных погибала. В этом вращении жерновов