Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

причем напоминали о той забастовке, что "смела Куно и Каппа".15 Однако' вскоре выяснилось, что прочие работники муниципальных предприятий не присоединились к забастовке, направленной некоторым образом против них, еще менее того – рабочие крупных частных предприятий. Но когда 8 ноября отток людей, желавших вновь взяться за работу, уже нельзя было сдержать, на собрании в Гогенцоллеровском зале 400 присутствовавшие национал-социалисты высказались за продолжение забастовки, в то время как РГО выступала за ее прекращение. Согласно сообщениям шпиков о позднейших заседаниях функционеров РГО, там было много самокритики, но по большей части "слева", а также раздавались жалобы, что "руководство в последнее время все время присылает инструкторов ‹…›, которые даже не говорят как следует по-немецки". На это председатель собрания заявил, что "невозможно отказаться от работы с русскими товарищами, поскольку они являются самыми подходящими элементами для того, чтобы внести подлинный революционный подъем в настроение рабочих масс".16

Во всяком случае, отчет, который глава берлинской полиции представил 14 января 1933 года министру внутренних дел, был составлен вовсе не в целях пропаганды; там сообщалось об опросе, проведенном КПГ на предприятиях, и этот опрос был назван одной из подготовительных мер КПГ для успешного проведения в жизнь ожидаемых от нее в обозримом времени решительных боев. "Поскольку радикализм в среде рабочего класса все нарастает, КПГ определенно считается с возможностью захватить вскоре власть в Германии. Она снова проводит подготовительные мероприятия, чтобы оказаться победительницей в гражданской войне".17

Слова уверенности и даже торжества, звучавшие со стороны ЦК КПГ после выборов, не были, таким образом, необоснованны. Тот факт, что не только "прорыв в рабочие массы социал-демократии" продолжался с большим размахом, но были завоеваны и "значительные массы рабочих -национал-социалистов и прочих работающих сторонников гитлеровского движения", должен был порождать уверенность и надежду. Конечно, коммунисты сознавали и свою большую слабость; об этом один из функционеров РГО высказался на закрытом заседании откровеннее, чем можно было себе позволить в публичных выступлениях: непонятно, заметил он, то ли коллеги вовсе утратили революционные настроения, то ли они настолько дрожат за свои рабочие места и поэтому и слышать не хотят о всеобщей забастовке? С этим отсутствием революционного энтузиазма у немецких рабочих были призваны бороться вышеупомянутые русские товарищи, но подлинным прорывом должна была стать все же не всеобщая забастовка против правления Гинденбурга или Гитлера; прорыв должен был обеспечить огромный потенциал национал-социалистски настроенных избирателей из числа рабочих, которые спустя несколько недель или в крайнем случае месяцев такого правления потекут, разочарованные и ожесточенные, сотнями тысяч в ряды КПГ, точно так же, как тысячи национал-социалистски настроенных работников Берлинского общественного транспорта участвовали в забастовке вместе с РГО. Только тогда вооруженное восстание в Германии одержит победу, как оно одержало ее в России в 1917 году.

Коммунисты, национал-социалисты, образец или пугающий пример Советского Союза, но также непосредственные инструкции и воздействие Коминтерна: это силовое поле, эти полюса напряженности были не единственными в Германии последних месяцев 1932 года, но все же важнейшими наряду с полицией и рейхсвером, и уж конечно куда важнее, чем партии с чисто оборонительной политикой, начиная от СДПГ через Центр и вплоть до немецких националистов; две последние держали равнение направо, в то время как третья и самая многочисленная поглядывала налево с опаской, как бы коммунисты не отбили у нее еще больше сторонников.

Нет сомнений, что политики, которые после этих действительно катастрофических выборов должны были принимать решения о будущем Германии, ясно видели ситуацию. Можно еще предположить, что Адольф Гитлер руководствовался тактическими соображениями, утверждая на переговорах с президентом рейха в ноябре 1932 года, что большевизация широких масс стремительно нарастает, и если его движение погибнет, то в Германии будет "18 миллионов марксистов, в том числе, вероятно, от 14 до 15 миллионов коммунистов", но уж во всяком случае полного доверия заслуживает высказывание прелата Кааса, лидера Центра, который сказал 18 ноября Гинденбургу: "Нам предстоит тяжелая зима; на одной стороне стоят 12 миллионов немцев в левой оппозиции, на другой – 13,5 миллионов в правой оппозиции. Поэтому целью непременно должно быть объединение нации, включая национал-социалистов". 20 И снова Гинденбург, опираясь, безусловно, на поддержку своего ближайшего окружения, решился отказать лидеру по-прежнему сильнейшей партии в праве на создание президентского кабинета; обоснование дано было на этот раз в более общей форме: поскольку НСНРП как таковая по-прежнему настаивает на своей исключительности, приходится опасаться установления партийной диктатуры. Но в конце своей ответной речи президент выразил надежду, что со временем еще удастся привлечь Гитлера и его движение "к сотрудничеству со всеми созидательными силами нации", то есть указал на путь создания коалиции и на готовность к компромиссу.21 Но Гинденбург перед лицом этой апории, возможно, самой страшной за всю жизнь 85-летнего политика, отверг и тот первый способ отделаться от Гитлера, который предложил ему Папен: приступить одновременно к борьбе против "воинствующих сил коммунистов и национал-социалистов" и не останавливаться перед опасностью, что это повлечет за собой гражданскую войну. По свидетельству Папена, президент ответил ему со слезами на глазах, что он уже слишком стар, чтобы взять на себя под конец жизни еще и ответственность за гражданскую войну, и поэтому придется ему предоставить г-ну фон Шлейхеру попытать, с Божьей помощью, счастья.

У Курта фон Шлейхера была своя концепция, вторая из трех возможных. Он хотел опереться на профсоюзы и присоединить к ним готовую к сотрудничеству часть национал-социалистов. Это была так называемая "концепция поперечного фронта"22, возникшая из невозможности пойти по, казалось бы, самому простому пути и объединить демократические партии от Немецкой национальной народной партии до СДПГ в единый оборонительный фронт против правого и левого тоталитаризма. Ввиду бездеятельности СДПГ действовать приходилось АДГБ, а поскольку Гитлера, судя по всему, нельзя было сдвинуть с его требования "все или ничего", то надежду приходилось возлагать на второго человека в партии, руководителя имперской организации Грегора Штрассера. Штрассер до той поры всегда считался в партии одним из радикалов, и взносы отдельных промышленников в НСНРП как раз преследовали в основном цель поддержать умеренного Гитлера против социалистических тенденций Штрассера. Однако Шлейхер имел репутацию социального генерала, так что Штрассер счел уместным пойти навстречу его планам. В профсоюзах Шлейхер тоже нашел понимание, и на какое-то мгновение перед Германией забрезжил путь, который мог бы повести к выходу из политического, а затем и экономического кризиса. Но Штрассер был слишком убежденным национал-социалистом, чтобы восстать против Гитлера и решиться на раскол в партии; представители АДГБ, в свою очередь, стояли слишком близко к социал-демократам, чтобы не спросить мнения партийного