Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

прошло и трех месяцев, как рейхсканцлер заявил в своей речи, что Гитлер 13 августа претендовал на пост канцлера "ради принципа "тотальности", "исключительности", который его партия ставит во главу угла. Эта претензия на тотальность была, однако, отклонена президентом страны и им самим, продолжал рейхсканцлер, поскольку есть непреодолимое различие между консервативной политикой, основанной на вере, и национал-социалистской верой, основанной на политике. ' Но могло ли консервативное и христианское руководство страны оказаться как таковое достаточно сильным, чтобы одержать верх над двумя тоталитарными движениями, с их взаимоотрицающими претензиями на исключительность? Оно, конечно, справилось бы с этим, если бы имелась конституционная норма, обязывающая все соблюдающие конституцию партии объединяться, как только число голосов тоталитарных партий переходит известную границу. Однако такой нормы не существовало; в то же время сомнительно, чтобы подчеркнуто христианское правительство могло повести за собой социал-демократов и демократов. Последней и крайне возможностью избежать третьей альтернативы оставались широкомасштабные запретительные меры, включающие применение в полную силу рейхсвера и полиции, а это значит – включающие готовность к гражданской войне.

Третья альтернатива звучала: советская звезда или свастика. Она была сформулирована уже в 1923 году, и в правление Брюнинга получила самое широкое распространение и популярность. Однако коммунисты понимали ее всегда только как внешнее видоизменение неизменного противопоставления социализма и капитализма. Так, депутат Кёнен говорил в рейхстаге в июле 1930 года: "Под знаком массовой политической забастовки пойдет борьба между коммунизмом и фашизмом, объединением всех реакционных сил от бюрократов СДПГ до нацистов под руководством финансового капитала. Этот путь к диктатуре банкиров наткнется на железную волю коммунистической партии, которая во главе рабочих поведет с помощью массовой политической забастовки борьбу за советскую Германию"." Годом позже Герман Реммеле говорил так: "Сегодня ясно: умирающий, гибнущий капиталистический мир не имеет больше никаких средств спастись или удержаться на плаву. Никакие властные средства уже не могут ему в этом помочь. Мы – завтрашние победители, и вопрос: кто кого? – уже не стоит. Этот вопрос уже решен".12 А против повторения этой зловещей ленинской альтернативы гражданской войны "кто кого" так же уверенно и решительно вновь и вновь звучала песня Хорста Весселя: "Гитлеровские знамена уже развеваются на всех улицах, рабство скоро кончится", а также непрестанные заверения Гитлера, что он уничтожит.марксизм, и тогда советская звезда повергнется в прах перед свастикой. Однако, несмотря на противоречивые высказывания, победа свастики понималась не как простая метаморфоза капитализма, а должна была, очевидно, вести против "Ротфронта и реакции" на национальный путь социализма. Так эту ситуацию часто трактовали и за границей, например, в книге американского журналиста Г. Р. Кникербокера "Германия: так или этак?" u (то есть под свастикой или под серпом и молотом),

где наряду с наглядными описаниями нужды бедных и роскоши широких кругов экономической буржуазии, за Гитлером как представителем "немецкого сопротивления" признавались гораздо большие шансы на успех, чем за коммунистами; автор заканчивал, однако, мрачным замечанием, что Америка должна быть благодарна Атлантическому океану, но между Западной Европой и Советским Союзом океана нет.

Самая простая надежда – на возвращение Германии к нормальному состоянию – окончательно погибла 6 ноября. Да, в 1924 году выборы в рейхстаг тоже проходили дважды, причем на вторых выборах число голосов как за коммунистов, так и за "Ди фёлькишен" или же национал-социалистов заметно уменьшилось, что и входило в намерения и цели правительства. Однако на этот раз, во-первых, разве что немногие оптимисты могли заметить хоть какое-то улучшение конъюнктуры, а кроме того, на самом деле речь шла уже не о вторых, а о пятых больших выборах за год. Так что результат был совсем другим, чем в 1924 году. Национал-социалисты потеряли два миллиона голосов, и число мандатов в их руках сократилось с 230 до 196. Некоторые из их противников уже готовы были поверить, что можно спокойно дожидаться момента, когда эта партия также снова исчезнет в никуда, как она возникла словно бы ниоткуда в 1930 году. Но НСНРП потеряла по сравнению с 1924 годом намного меньше голосов и утвердилась как партия, имеющая несравненное численное превосходство. Большинство потерянных нацистами голосов осталось у правых, перейдя к немецким националистам под руководством Гутенберга. Однако с надеждой собственными силами достичь абсолютного большинства национал-социалистам пришлось окончательно расстаться, так что результат можно описать как усиление нерадикальных сил внутри почти не ослабевшего правого крыла, которое, однако, только вместе с центром могло образовать парламентское большинство. Куда более необычное и тревожное впечатление производил результат выборов в рамках левого крыла. Коммунисты продолжали подыматься и располагали теперь 100 мандатами. Их победа шла за счет СДПГ, которая потеряла 12 мест в парламенте. Итак, внутри левого крыла радикальные силы усилились, и самым поразительным во всей выборной кампании был тот факт, что коммунисты в Берлине, приобретя еще около 140 000 голосов, далеко обошли СДПГ и были теперь в столице рейха почти так же сильны, как социал-демократы и национал-социалисты вместе взятые. Кроме того, они были теперь сильнее СДПГ еще в целом ряде выборных округов, особенно в Рурской области и в Средней Германии. Таким образом, они сильно продвинулись к достижению своей цели сделать СДПГ маленькой партией рабочей аристократии, а себя утвердить как партию немецкого пролетариата. Как показал пример Берлина, всю Социал-демократическую партию можно было теперь рассматривать как потенциальный резервуар голосов для коммунистов.

Но еще больше, чем результаты выборов, взволновало общество внепарламентское событие, происходившее между 3 и 7 ноября, а именно забастовка берлинских транспортных предприятий. Речь шла о дикой забастовке, начатой против воли руководства профсоюзов, причем призвали к ней совместно Красная профсоюзная оппозиция (РГО) и Национал-социалистская организация заводских ячеек (НСБО). В руководящем комитете, кроме трех независимых профсоюзных деятелей, было восемь членов РГО и четыре члена НСБО. Забастовка была столь популярна, что при голосовании о ее проведении было почти достигнуто требуемое большинство в три четверти голосов. Поводом для забастовки стало предусматривавшееся понижение зарплаты, которого требовали муниципальные власти, чтобы выровнять зарплаты на различных городских предприятиях; итак, речь шла о забастовке для сохранения неравенства. Однако, или как раз поэтому, участники были настроены весьма радикально, причем согласно большинству известий, национал-социалисты были еще агрессивнее, чем коммунисты. В составленных полицией списках лиц, подстрекавших к бросанию камней в вагоны трамваев, к сооружению баррикад и проч. встречается почти столько же членов НСНРП, сколько и КПГ. u Берлинское транспортное общество лишь с большим трудом могло поддерживать частичное функционирование транспорта. В день самих выборов берлинский общественный транспорт практически не работал. РГО призвала к массовой политической забастовке, чтобы "подготовить крах господствующей системы",