Путь киновари - Юлиус Эвола
Здесь начинается дальнейшее развитие моей концепции. Обобщая, можно сказать, что я проинтерпретировал начало инволюции как противостояние немужской духовности (то есть лишенной «царственного» и «центрального» характера) и такой мужественности, которая сохранила свой смысл, но утеряла прямую связь со сферой сакрального и духовного. Первой можно поставить в соответствие «духовенство» в религиозном смысле, в ее основной, набожной форме, характеризуемой отсутствием центральности перед лицом сакрального («лунная» духовность), в то время как вторая (в случае частичного сохранения наследия истоков или его воскрешения) повторяла утверждающий и «центральный» («солнечный», «олимпийский», а также «магический» в особом, вышеописанном смысле) характер изначальной функции. В более широком смысле мне удалось также связать с этими двумя типами оппозицию «созерцание-действие», и можно было говорить о двух различных типах сакральности и инициации: о воинском и царском и о жреческом.
Таким образом, в этой более широкой перспективе я использовал также и морфологию цивилизаций Бахофена. Если в цивилизации уранического и героического характера я указал на выражение изначальной гиперборейской традиции — вернее, ее «царской» ветви, то из противостоящей цивилизации (лунной, хтонической, цивилизации Великой Матери) проистекали искажающие влияния. Промежуточные формы представлялись мне регрессивными стадиями, частично вызванные внешним этническим влияниям — субстратом народов, которые встретили волны североатлантических миграций.
Так, с одной стороны, я перевернул схему Бахофена, а с другой — также изменил классификацию Генона (в чем также проявилась разница наших «личных уравнений»). Действительно, если Генон считал, что появление царской власти и жречества как двух отдельных и даже противоположных полюсов нужно отнести к относительно поздней эпохе, для этой эпохи он полагал законным притязание жречества на верховенство и превосходство (для него связанное с «созерцанием» и «знанием») по отношению к царской власти и воинской касте, кшатриям (которые, согласно Генону, связаны с путем действия). Я, напротив, полагал, что ни один из этих двух полюсов не мог притязать на высшее достоинство по отношению к другому, ибо оба являются продуктами разложения: они оба были в равной степени отдалены от единства истоков. Я также указал, что «царская» ориентация является более достойной основой возможной реинтеграции в это состояние центральности (Абсолютный Индивид), которое, согласно Генону, в высшей степени определяло изначальную функцию. Для указания на реинтеграцию, достижимую «при помощи действия» и исходящую из воинской и мужской квалификации, я использовал термин «героический» в его особом смысле, ссылаясь на Гесиода.
Эта комплексная классификация стала основой моей последующей интерпретации истории цивилизаций. Была достаточно очевидна важность многих ее следствий, в том числе и на конкретном плане. Несмотря на христианство, Запад по сути развивался под знаком действия. Поэтому критика Геноном Запада — прежде всего современного Запада — не могла не оказаться односторонней. Соответственно, как в своей оценке «традиционного» Запада прошлых веков, так и в том, что касалось перспектив возможного воскрешения современного Западного мира, он должен был выявить принципы и идеи, связанные с другой, жреческой традицией созерцания и «сознания», которые в реальности были принципами, скорее, Востока — прежде всего, брахманической Индии, которая является только одним из аспектов Индии как таковой. Я быстро заметил, что весь Дальний Восток вплоть до вчерашнего дня был проникнут иной традицией, в которой не существовало духовенства, которому подчинялась священная имперская власть. Моя классификация сделала возможной независимую и более адекватную формулировку традиционной Западной идеи.
Весь этот круг идей уже был изложен в монографиях последнего года группы «Ур» с целью обрисовать общую перспективу нашей ориентации. В очерке, озаглавленном «Рождение Запада», я как раз очертил «миф», направленный на переоценку интерпретации Древнего Рима. Но это были только первые ласточки. В моей следующей работе «Восстание против современного мира», вышедшей в 1934-м году, были адекватно развиты идеи морфологии и истории цивилизаций, главные черты которых я уже описал.
ОПЫТ С «ЛА ТОРРЕ» И ЕГО ПРОДОЛЖЕНИЕ
Прежде чем отправиться дальше, уместно будет кратко описать эксперимент с журналом «Ла Торре». Я предпринял новую попытку «войти» в политически-культурную сферу. Оставив экстремистские и слабо продуманные тезисы «Языческого империализма» и обратившись к понятию «Традиции» и традиционной цивилизации, я хотел увидеть, какие результатов можно добиться в итальянском обществе, если не ограничиваться областью специализированных исследований. Публикации группы «Ур» прекратились — самый главный материал уже был в них изложен. В 1930-м году я создал выходивший дважды в месяц журнал под названием «Ла Торре», имевший подзаголовок «Издание различных выражений единой традиции». Одним из его вдохновителей был Гвидо де Джорджио. Также я располагал неоднородной группой соратников — в нее входили Джино Ферретти, Джироламо Коми, Эмилио Сервадио, Леонардо Грасси, Роберто Павесе и некоторые другие. Программа журнала была с одной стороны конструктивной, а с другой — полемической. В редакторской колонке первого номера говорилось, что журнал стремится собрать вокруг себя тех немногих, кто еще способен на восстание против нынешней цивилизации. «Наш лозунг на всех уровнях — это приоритет всего аскетического, героического и аристократического перед всем практическим, обусловленным, секулярным и каким-либо образом идущим на поводу у ценностей страсти и полезности — как индивидуальной, так и коллективной; это твердый протест против наглой и вездесущей экономической и социальной тирании и против растворения всякой высшей точки зрения в самой мелочной человеческой». За «философией, политикой, наукой и даже религией» отрицались право и возможность замыкаться в самих себе, иметь реальное значение без обращения к высшей, единой точке зрения.
Все это соответствовало понятию Традиции, как соответствовало ей и требование «во всех формах деятельности обращаться к свету, свидетельствующему о вновь найденном смысле существования, рождения, жизни и смерти и поднимающему все ценности как естественного, так и сверхъестественного порядка на уровень героического синтеза и свободы». Таковы были идеи, которые мы намеревались провозглашать, следуя бескомпромиссной линии в пределах наших возможностей, освещая вопросы из различных областей, опираясь на разнообразие и свободу выражения (не исключая поэтические и литературные формы), но выражая при этом единую ориентацию. «Ла Торре» был символом «не убежища или своего рода мистического эскапизма, а сопротивления, борьбы
