Путь киновари - Юлиус Эвола
Все это носило достаточно «западный» характер и отражало некоторые проблематичные стороны идеала Абсолютного Индивида. Во втором издании книги я признал возможность сделать в этом отношении «определенные оговорки», напомнив, что экзистенциальной предпосылкой всей этой системы служит «преображающий» и анагогический (= стремящейся к высшему) элемент и метанойя, изменение полярности.
В этом состоит предел, свойственный этой группе моих работ. Если бы неквалифицированный (если не интеллектуально, то сущностно) западный человек принял тантризм непосредственно (а не просто как теорию, общую доктрину), то следствием этого почти неизбежно стало бы разрушительное короткое замыкание, безумие или саморазрушение. С некоторыми оговорками таким образом можно было объяснить конец Ницше, Микельштедтера, Вейнингера и других, хотя они даже не приняли некоторые истины в их крайней форме. Три мои философские книги могли породить ошибочную идею развития во времени («прогрессивность», которой по системным причинам я придавал большую ценность), обладавшую почти что эсхатологическими чертами: хотя на практике главными были идеи экзистенциального разрыва уровня, изменения полярности и возвращение к доктрине о множественных состояниях бытия. В последующий период в моих трудах о традиционных науках только небольшая часть этих вопросов была освещена со всей необходимой ясностью.
В качестве вершины этой проблематичной радикальной тенденции, в своей основе почти что ницшеанской, можно указать мой текст, который сперва вышел на французском языке под названием «За пределами Ницше» (Par delà Nietzsche) во втором томе (1926–1927) «900» — серии публикаций, издаваемых как приложение к «Ла Воче» под редакцией К. Малапарте и М. Бонтемпелли (который в то время заигрывал с «магическим реализмом»), позже составивший вторую часть небольшой книги «Индивид и становление мира» (L’individuo е il divenire del mondo). Его отрывки также вошли в антологию современных итальянских философов под редакцией А. Тильгера.
Этот очерк был написан в своего рода трезвом интеллектуальном головокружении. Несмотря на искусственный стиль, литературно спорный из-за злоупотребления избыточными терминами и образами, он содержал некоторый «заряд»: когда я прочитал этот текст в качестве доклада на конференции, пытаясь передать состояние, в котором он был написан, у некоторых слушателей возникли видения или галлюцинации. В этом тексте прежде всего были развиты ницшеанские идеи о положительном решении проблемы абсолютного нигилизма под знаком «Диониса». В нем я во многом я соглашался с ницшеанской интерпретацией Аполлона и Диониса, которую впоследствии я отверг во всех областях, где они имели не простую условную ценность, а должны были основываться на их реальном и глубинном смысле, которым они обладали в античном мире. Далее я оригинально проинтерпретировал падение как «миф»: рождающийся индивид отрывается от бытия, от бессмертия, от жизни (от «Бога»), утверждая высшую ценность «Господина Да и Нет» или «Господина Двух Природ», того, кто «выше богов, потому что к бессмертной природе добавляется еще и смертная, к бесконечному добавляется конечное».
Но к такому действию, которое «представляет крушение всего мира», индивид не готов. Он поглощен страхом, который сбивает его с ног и разрывает на куски: только здесь его действие становится «падением». Из этого ужаса и этого падения я вывел главные формы, в которых мир предстает перед индивидом: эти ужас и падение порождают пространство, внешнюю видимость, объективный предел вещей, предел «реальности» в пространстве («воплощение страха, которое останавливает несостоятельного индивида на краю пропасти дионисийского могущества»), а позже зависимость от такой реальности, порождающей время и становление, систему «причинности» и «конечности», и так далее — все создания изначального страха, ужаса перед нулем и аполлонической иллюзии.
В противоположность этому я описал перспективу пути того, кто побеждает этот страх, вновь обретает изначальную волю, уничтожает все творения и символы своей несостоятельности. На этом направлении он может найти также позитивную ценность испытания во всем том, что является виной и нарушением. В моем тексте также говорилось о древних жертвоприношениях и о транспозиции на внутренний план трагического жертвоприношения — в смысле действия над самим собой, в корне собственной жизни. Я также писал о техниках для исключения из восприятия «аполлонической» видимости вещей и, после прохождения предела, созданного изначальным ужасом, вступления в «дионисийский» контакт со стихийными силами согласно этой абсолютной свободе, определившей весь этот процесс.
Характерной чертой этого текста было обращение к мудрости мистерий — истине тех, кто не был уничтожен падением и стремился реализоваться. Я описывал оппозицию между этой мудростью и христианством по-ницшеански, в конфликтном ключе, ссылаясь на историю (альтернатива античного мира между христианством и мистериями Митры). Все это носило достаточно односторонний и несвободный от заблуждений характер. Мой текст снабжал полезными материалами тех, кто хотел бичевать традицию мистерий как люциферианство или нечто еще хуже (хотя в некоторых ее ветвях реально засвидетельствована указанная теория господства над двумя природами). Далее, индивид, воспринявший инициатические учения согласно духу, пронизывавшему это мое произведение, в большинстве случаев обрел бы вышеуказанные катастрофические последствия. Тем не менее, если убрать второстепенные детали, риторику и крайности, некоторые основные смыслы сохраняли свою ценность — это касалось вышеупомянутого «пути левой руки», о котором впоследствии я писал более адекватно. Что касается всего прочего, то речь шла о сильной драматизации основной идеи, уже присутствовавшей в моих книгах спекулятивного характера.
Чтобы закончить ретроспективное исследование проблемных вопросов моих текстов этого периода, здесь нужно было бы также сказать и о «Языческом империализме». Но эта книга ведет уже в другую область — в область политической идеологии и требует некоторых предварительных разъяснений. Впрочем, как я уже говорил, книги тех лет нельзя расположить в адекватном порядке, основываясь только на времени издания. «Империализм» вышел, когда уже была организована группа «Ур», но в то время мне еще не удалось опубликовать «Феноменологию».
В тот период я познакомился с некоторыми другими людьми. Среди них была такая интересная личность, как Артуро Регини. Старше меня, чистокровный флорентиец, он был близок группе журнала «Лачерба». Видимо, именно контактам с ним Папини был обязан легкомысленной попытке отправиться в уединенное место, чтобы «сделаться богом» за пару недель ускоренного курса (о чем Папини писал в автобиографической книге «Конченый человек»). Когда я познакомился с ним, Регини имел 33-й масонский градус шотландского обряда. К тому времени он уже написал известную книгу по священным словам, использовавшуюся в первых градусах этой секты, в которой продемонстрировал необычную квалификацию. Математик, филолог, критический ум, при исследовании инициатического наследия он проявил серьезность
