Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

80, XII), весьма поучительной в этом отношении. Уловка художника, заменившего полет плаванием, представляется нам наиболее интересной ее чертой, ибо мы уже видели, что для определенных типов воображения характерна непрерывность перехода от плавания к полету, но нет непрерывности перехода от полета к плаванию. Крыло, по своей сути, принадлежит стихии воздуха. Хотя в воздухе и плавают, в воде не летают. Воображение может продлевать в воздухе свои водные грезы, но не может затем осуществить воображаемый переход в обратном направлении. Именно этим, стало быть, и объясняется то, что художники подсознательно переживают упорядоченную преемственность динамического воображения и пользуются грезами о плавании, внушая зрителю представление о полете.

Порою же скульптор добивается не иллюзии полета, а своего рода приглашения к сопереживанию полета, заставляя взгляд пробегать по формам скульптуры. С этой целью, по утверждению м-ль Виллетт, он наделяет форму вытянутыми пропорциями, воздействие которых он усиливает простыми драпировками, где доминирует кривая. Взгляд движется по этим возносящимся линиям, забывая о весе материи (р. 20). Иными словами, динамическое воображение получает от статических вытянутых форм импульс, пробуждающий его первогрезу и побуждающий его к полету.

Трудно исчерпать все смыслы словосочетания «вытянутая форма», которое представляет собой образ, где пересекаются воображение формальное и воображение материальное. У этого словосочетания в результате износа слов почти стерлись динамические свойства. Чтобы вернуть этому образу его истинную силу, а следовательно, и полный смысл, необходимо наложить на него обратный ему образ. Несомненно, в словосочетание «вытянутая форма»[102] удастся вновь вдохнуть жизнь, если мы поймем, что она есть оформленный порыв[103]. В оформленном порыве мы отведем должное место динамическому воображению в его формотворческой роли. Следует подчеркнуть, что всякая вытянутая форма тянется ввысь, к свету. Вытянутая форма есть оформленный полет, происходящий в чистом и светозарном воздухе. Невозможно себе представить, чтобы вытянутая форма была устремлена вниз, что указывало бы на падение. В царстве воображения такой аэродинамический профиль оказался бы абсурдным.

VI

Существует особо действенное творчество, ввергающее нас в жизнь на пересечении воображения форм и воображения сил – это произведения поэта и гравера Уильяма Блейка. К тому же эти онирически мощные произведения одушевлены столь значительным поэтическим красноречием, что оно может дать изумительный пример той самой выговоренной жизни, к которой мы вернемся в заключительных частях этой книги. Некоторые стихи Блейка можно назвать абсолютными стихотворениями, т. е. стихотворениями, не воплощающими идеи, а сочетающими в самих словах воображаемую материю и призрачную форму, движение речи и телодвижения, мысль и движущееся[104], или точнее, говорящее и движущееся. К примеру, полет мысли у Блейка – не становится стертым образом и невыразительной аллегорией. Избитые слова здесь обретают новую молодость и дышат психологическим энтузиазмом, одушевляющим «Пророческие книги». В пророческих книгах пророчествуют сами образы слов. Под ними не скрывается других профетических мыслей. У Бальзака полет мысли, конечно, был реальным движением, но движение это оставалось обобщенным и подчиненным монотонности воздушного воображения. У Блейка же полету мысли свойствен плюрализм, напоминающий разнообразие реальных полетов птицы. Психология Блейка – воистину орнитопсихология.

В «Видениях дщерей Альбиона» пролетают орел, соловей, жаворонок, сокол, голубь, лебедь, буря, жалобы, ветер… На десяти страницах можно насчитать пятнадцать летающих феноменов и более двадцати пяти полетов[105]. Конкретные виды полета по происхождению являются проницающими текст космическими движениями. Восхитительные образы подводят нас к пониманию того, что для летающего воображения именно полет увлекает за собой мироздание, вызывает движение ветра, придает воздуху собственную динамическую сущность. Так, Блейк писал: «Морская птица воспринимает зимнюю бурю как одеяние для тела»[106]. Как тут не ощутить динамически, что птица одета в собственный вихревой след, словно в плащ? И разве не этот развевающийся плащ раздувает бурю? Мифологические существа дышат бурей, буря у них в устах. У Блейка же буря творится всем телом. Морская птица является существом бури по самой своей сути; она – динамический центр бури.

Для Блейка полет выражает свободу мира. Поэтому динамизму воздуха наносит оскорбление вид птицы-пленницы. В стихах, продолжающих вторую часть «Пророческих книг», читаем следующее волнующее двустишие (р. 305):

Малиновка в клетке

Повергает в ярость все небо

Выходит, что птица и есть олицетворение вольного воздуха. Вспомним, что немецкий язык восстанавливает права птицы в поговорке о свободе. Немцы выражаются не эллиптически: «свободен, как воздух», но именно «свободен, как птица в воздухе» (frei wie der Vogel in der Luft).

И как динамически не прочувствовать странствующую мысль в таком месте: «Куда же ты направилась, о мысль? К какому дальнему краю стремишь ты полет? Если ты вернешься до горестного мига, принесешь ли утешение на крылах своих вместе с медом, росою и бальзамом – или яд диких пустынь, вытекающий из очей завистников?» Поколеблемся ли мы поднять такие слова на тон выше, если несколькими строками раньше мы прочли вопрос: «Из какой субстанции сотворена мысль?» Чтобы понять блейковское воображение, на этот вопрос следует ответить: мысль сотворена из существа, созданного собственным движением. Мысль Блейка есть материя аквилона. К примеру, разве сама мысль о размашистом полете орла уже не является жестокой? Сама собой она творит ненасытного орла. Для того, кто мыслит стремительно, мощный взмах крыла уже пожирает ягненка.

Другие крылья принесут, например, мед: «Поднимайтесь, о сверкающие крылья, воспойте свою детскую радость! Поднимайтесь и пейте свою радость, ибо все живое свято». Мы видим поющие крылья и на этот раз.

Читая Блейка динамически, мы быстро начинаем понимать, что он – герой борьбы земного с воздушным. Точнее говоря, он герой отрыва, тот, кто поднимает голову над материей, странное существо, сочетающее два вида динамики: выход из земли и полет в небеса. В книге «Тириэль» Блейк пишет: «Когда насекомое развернется во всю свою длину, став ползучим гадом…» Эта удлиненность раскрывает склонность нашего воображения создавать рептилиеподобные образы. Такая динамика ползучего наложила заметный отпечаток на многие страницы Блейка, которые проясняются, когда мы прочитываем их динамично – не вяло расходуя энергию, а мысленно формируя движения. В этой связи можно, между прочим, сравнить «ползучую силу» у Блейка и медлительное и волнообразное движение гусеницы в «Апокалипсисе» В. Розанова[107]. И тогда мы хорошо разглядим различие между движением «живого теста» и движением, ощущающим крепость своих сочленений. Уильям Блейк – поэт «позвоночного» динамизма. Все его образы отсюда, он переживает всю историю такого динамизма и чувствует любой его спад. В царстве воображения, как и в палеонтологии, птицы возникают из пресмыкающихся; многие виды птичьего полета продолжают «ползучую походку» змеи. Люди в своем онирическом полете