Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова
Знаю я нашу *** промышленность! Сначала она двадцать лет кочумает, а потом вдруг — раз! И все магазины забиты какой-нибудь одной хреновиной. Если уж зарядили поточную линию, то все. Будут теперь штамповать эти креповые носки — миллион пар в секунду… (Довлатов 1991: 105).
Немалую роль в удручающей ситуации с продукцией легкой промышленности играли и проблемы с качеством сырья. Как шутили работники ленинградского «Скорохода», «из отечественных материалов претензий не было только к упаковочным коробкам» (Кутуркин 2018). Непросто приходилось и модельерам: «В нашей стране, к сожалению, художник тратит много сил, чтобы из сомнительного порой сырья сделать что-то приличное. Тут уж, поверьте, не до творчества!» — сетовали журналисты (Лисина 1989: 40).
Модельер обуви, бывшая сотрудница ЛДМ обуви, так ответила на вопрос, считала ли она свою работу творческой:
Насмешили! Какое творчество… У меня большая часть рабочего времени уходила на заполнение бумаг. И по выполнению плана были нормы. Шаг влево — шаг вправо — твою модель на худсовете забракуют и все — считай, минус надбавка. Кому это надо? Модельеру это не надо. Мы творчеством не занимались, шли, можно так сказать, по пути наименьшего сопротивления. Творчеством у себя в Театре моды, вон, Зайцев занимался. Да и то, не уверена… А мы свою работу делали и все. Старались делать хорошо, а там — как выходило (интервью с З.).
Важно уточнить, что информантка работала модельером в штате ЛДМ обуви — моделирующей структуры при фабрике «Скороход». Ее работа была напрямую связана с массовым производством, интересами и отчетными показателями предприятия. Модельеры, работавшие в «экспериментальных группах» Домов моделей над «творческими коллекциями», предназначенными для выставочно-репрезентационных задач, а не для реального производства, на вопрос о творческой составляющей их труда отвечали иначе. Как показывают интервью таких специалистов, они чувствовали больше творческий свободы в своей работе (Папушина 2019–2020).
В условиях плановой экономики массовый и оперативный выпуск модной обуви был невозможен объективно, потому что огромные тиражи, длительный срок разработки и максимальная унификация сущностно противоречили принципам моды — «империи эфемерного» (Липовецкий 2012), чья главная, если не единственная, непреходящая ценность — новизна. И никакая армия модельеров и профильных чиновников — а их, как мы убедились, в структурах разветвленного аппарата официальной моды трудилось немало — изменить эту экономическую данность не могла. Ирэн Андреева иронически заметила:
Легкая промышленность во всех грехах обвиняла торговлю, которая точно так же обвиняла промышленность. Помимо прочего, тем и другим мешала мода. Вот если бы она не менялась! (Андреева 2009: 231).
Ассортиментный кабинет ЛПО «Скороход». Ленинград, 1983. Из личного архива М. Тереховой
Цех женской обуви на ЛПО «Скороход». Ленинград, начало 1980-х. Из личного архива М. Тереховой
7.4. Модный фасад социализма
С первых лет существования институтов официальной «советской моды» ее выставочно-репрезентационный аспект являлся делом государственной важности. С середины 1930-х годов и до конца советской эпохи регулярно проводились выставки моделей для населения, сопровождавшиеся показами и лекциями искусствоведов. Экспонаты, «готовящиеся к внедрению», создавались на должном уровне, демонстрационные залы были хорошо оборудованы и оформлены, по выставке проводились экскурсии, но купить представленные модели было невозможно.
Просмотры, выставки, альбомы и даже фабричные каталоги выполняли важную задачу сугубо административного характера: они служили формой отчета звеньев официальной моды перед вышестоящими инстанциями и самой системой. В советских реалиях выполнение плана — такая же насущная необходимость, как и формальное представление результатов своей работы в наиболее солидном виде. В этом контексте значение имели именно презентабельность отчета и внушительность цифр, а не потребительские свойства произведенного продукта. Чтобы предоставить вещественное доказательство достижения показателей, массовый продукт можно было легко подменить выставочным образцом — что в основном и делалось.
Образы товарного изобилия как подтверждение социалистических достижений и заботы власти о советском потребителе массово транслировались в печати. Узнавали о модных новинках не только из многочисленных журналов, издаваемых Домами моделей и ВИАлегпромом, но и, например, из информационного бюллетеня Всесоюзной торговой палаты — «Новые товары». Издававшийся с 1957 года журнал служил рупором достижений отечественной легкой промышленности, публикуя актуальные и модные модели, большая часть которых «планировалась к освоению» или даже «осваивалась», но почему-то так и не поступила в открытую продажу. В нем же регулярно публиковали западные модели, увидев которые, читатель должен был убедиться, что отечественные изделия им не уступают. Образы товаров в журнале заменяли собой товары на прилавках.
Демонстрация моделей на выставках была не средством продажи, как в капиталистической системе, а конечной целью выставки; потреблению подлежал не товар, а образ товара — как метафора социалистических достижений. По этому же принципу работала реклама в нерыночной экономике: представляя товар, реклама продвигала вовсе не его. Ролан Барт писал: «Всякая реклама всегда говорит о продукте, но рассказывает о чем-то другом» (Barthes 1988: 178). В западном контексте «другим» оказывается двойное сообщение рекламного образа: перечисление замечательных свойств товара скрывает исходное сообщение «купи». «Этим двойным сообщением коннотированный язык рекламы вводит мечту в сознание потребителей» (Ibid.: 176). Какова же функция советской рекламы, если «товар она показывает не для того, чтобы его купили, и не для того, чтобы зародить в потребителе мечту о нем?» — задается вопросом историк культуры Евгений Добренко и отвечает на него:
Эта реклама натурализует социализм, в котором все мечты стали реальностью. Социализм — настоящий референт советской рекламы, и если товара нет на полках, то вовсе не потому, что его нет как такового, но потому, что он существует в некоем особом мире «реального социализма» (Добренко 2007: 417).
Советские модные показы[86], объединившие репрезентативную функцию с воспитательной, представляли собой специфический феномен. Дома моделей регулярно проводили открытые для публики демонстрации одежды, на которых представляли свои разработки в сопровождении комментариев штатного искусствоведа. Советские показы моделей восходили к зарубежным прототипам — модным дефиле, однако включали элементы, характерные для социалистического модного дискурса. Например, программная установка на «народность» и «общедоступность» отражалась в выборе манекенщиков — помимо молодых женщин модели демонстрировали дамы в возрасте
