Повседневная жизнь русского средневекового монастыря - Елена Владимировна Романенко

не Тимофею, а его жене Ирине). Тимофея связывали и родственные узы с великокняжеской семьей: его племянник Микула был женат на родной сестре княгини Евдокии Дмитриевны, жены Димитрия Донского. Понятно, что такой человек обладал большой властью и не привык, чтобы ему перечили. Косма служил управляющим (казначеем) в доме своего могущественного родственника. Он проявил незаурядные способности в управлении обширным имением, был человеком безукоризненной честности. Тимофей очень любил и ценил своего казначея и ни за что не хотел его отпускать. К тому же игумены московских монастырей боялись Вельяминова и не решались постригать Косму без согласия боярина. А Косма тем временем ждал. И вот представился случай. В дом к Тимофею пришел игумен Махрищского монастыря Стефан. Возможно, он пришел по какому-то делу, так как вотчины Вельяминова находились по соседству с Махрищским монастырем. Косма упросил преподобного постричь его, игумен согласился, но пошел на хитрость. Он облек Косму в рясу и камилавку и нарек его Кириллом, совершив некий постриг (возможно, рясофорный). Затем он пришел к Вельяминову и объявил хозяину дома, что ему шлет поклон инок Кирилл. Недоумевая, Тимофей ответил, что не знает такого. Тогда преподобный Стефан сказал, что это его бывший казначей. Вельяминов пришел в ярость. Он наговорил преподобному Стефану много нехороших слов. Однако жена Тимофея Ирина, увидевшая некий чудесный сон о Косме-Кирилле, уговорила мужа сменить гнев на милость и просить прощения у махрищского игумена. Так Косма оказался в монастыре. Это был московский Симонов монастырь. Его настоятель, архимандрит Феодор (племянник Сергия Радонежского) совершил постриг будущего святого полным монашеским чином и отдал его в обучение опытному подвижнику – старцу Михаилу. Кирилл Белозерский стал монахом, миновав этап послушничества. Твердость своих намерений он испытал, находясь еще в миру.

Шесть лет работал преподобный Александр Ошевенский на братию. Его ночные молитвы становились все протяженнее и усерднее, а пост все более суровым. Учитель же Алексия, видя его смирение и покорность, относился к нему уже не как к ученику, а как к своему брату. Однако послушник никак не мог решиться на постриг.

Наконец игумен вызвал его к себе и сказал: «Вижу, что душа твоя сильно возлюбила Бога. Но поторопись, брат, как бы не прельстил тебя враг рода человеческого». На это будущий преподобный ответил, что боится огорчить своих родителей. Игумен возразил ему словами из Евангелия, что Господь пришел на землю, чтобы принести не мир, а меч, дабы отделить людей духовных от плотских, верных от неверных. Алексий согласился с его доводами, и был назначен день пострига.

Постриг

Во время чтения часов перед литургией экклисиарх («начальник церкви») вводил в церковь брата, намеревающегося принять постриг. Тот три раза падал ниц перед Царскими вратами, кланялся игумену, который благословлял его. Потом экклисиарх отводил его на паперть около западных дверей церкви. Здесь новоначальный снимал с себя свою обычную одежду и стоял в одной рубашке без пояса, обуви и верхней одежды, что символизировало его отречение от мира и нищету перед лицом Бога. Как кающийся грешник, он стоял перед Раем и Небом, умоляя о входе в церковь, которая олицетворяет собой земное Небо[154].

После малого Выхода с Евангелием во время пения антифонов все иноки монастыря выходили навстречу ему к церковным дверям. Постригаемый брат в одной рубашке, покрытый мантиями иноков, медленно двигался к Царским вратам. В алтаре, внутри Царских врат, в полном облачении стоял настоятель. Постригаемый брат своим видом символизировал евангельского блудного сына, который в чужой стране расточил данное ему от Отца богатство и во время голода нанялся на работу к немилостивому господину, кормившему его свиными рожками. Измученный голодом, он, наконец, вернулся к своему Отцу.

Когда постригаемого вели к настоятелю, олицетворявшему собой Господа, братский хор трижды пел тропарь Недели о блудном сыне: «Объятия Отча отверзти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо, Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою». С каждым повторением тропаря постригаемый трижды падал ниц во свидетельство решительности своего намерения и трижды вставал в знамение восстания от падения. Пение тропаря заканчивалось, и брат подходил к аналою, на котором лежали святое Евангелие и ножницы, игумен же выходил из алтаря и становился близ столпов иконостаса. Экклисиарх в это время раздавал братии свечи, возжжение которых, по толкованию святого Симеона Солунского, означало даруемую новому брату благодать, просвещение и радость духовную.

Встречая брата как бы в дверях отчего дома, игумен говорил ему краткое поучение, чтобы он нелицемерно и без притворства исповедал истинное покаяние. После этого игумен спрашивал его: «Что ради прииде, брате, припадая ко святому жертвеннику и к святей дружине сей?» Брат отвечал: «Желаю жития постническаго, честный отче»[155]. Игумен снова спрашивал его: «Желаешь ли сподобиться ангельского образа и вчинену быти лику монашествующих?» – «Ей, Богу содействующу (Да, при помощи Божией. – Е. Р.), честный отче», – смиренно отвечал послушник. Игумен одобрял его благое намерение такими словами: «Воистину добро дело и блаженно избрал еси, но аще сохраниши: добрая бо дела трудом снискаются и болезнию исправляются (Воистину доброе и благое дело ты избрал, но сможешь ли совершить его, ведь добрая дела трудом совершаются и в болезни совершенствуются. – Е. Р.)».

Не довольствуясь первым согласием послушника, игумен более подробно испытывал его:

– Волею ли своею или от разума приходиши к Господеви, а не от некия беды или нужды?

На это постригаемый отвечал:

– Ей, честный отче[156].

– Пребудешь ли в монастыре в пощении и в послушании игумену, а не в роптании; в покорении, а не в пререкании и уничижении братии; не в тайноядении и не в любви к мирским, родителям и сродникам и не в праздном хождении? И имееши ли любовь ко святей братии и пребудешь ли в пощении даже и до последнего издыхания?[157].

И на все вопросы будущий инок смиренно отвечал: «Ей, Богу содействующу, честный отче», давая тем самым монашеские обеты целомудрия, нестяжания, послушания, отречения от мира. После того как были произнесены обеты, начинался сам постриг, который совершал священник, а игумен был восприемником постригаемого. Удостоверившись в доброй воле постригающегося, священник произносил «оглашение малого ангельского образа», в котором объяснял образ новой совершенной (ангельской) жизни. Он еще раз напоминал будущему монаху, что тот за исполнение своих обетов даст ответ на Страшном Суде:

– Блюди, брате, какова обетованиа даеши Владыце Христу. Ангели бо предстоят невидимо, написующе исповедание твое сие, его же хощеши истязан быти во Второе пришествие Господа нашего Иисуса Христа…

В XV веке вслед за