Златая цепь на дубе том - Борис Акунин
Петр относился к числу правителей, строивших государство не по принципу стимулирования частной инициативы, а по принципу строжайшего регламентирования — не слишком эффективная технология в условиях огромных просторов и плохих коммуникаций. Извечная российская беда — неорганизованность, безалаберность, неисполнительность — исторически объясняется непривычкой проявлять инициативу и думать своим умом; вечное государственное принуждение отбивало эти качества. Петр же пытался справиться с этой хронической болезнью, закручивая гайки еще туже. По психологическому типу он безусловно был «маньяком контролирования». Вероятно, жажда контроля — вообще код для понимания механизма петровских поступков и реакций. Царь, кажется, чувствовал себя уверенно и безопасно, только когда он контролировал всё и всех. Если же видел, что контроль утрачен, — впадал в судорожную ярость.
Петр не любил теоретизировать и рассуждать на идеологические темы, но яркое представление о его взглядах на методы государственного управления дает эпизод, рассказанный царским денщиком Нартовым.
«Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: "Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета, тогда не гладил бы я их дубиною"».
К досаде Петра, русские были мало похожи на Лизету, и «гладить их дубиною» приходилось часто. В 1722 году царь издал несколько комичный указ, строго-настрого постановивший, чтобы «никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать против регламентов». Государю казалось, что достаточно издать правильное распоряжение — и люди переменятся.
При своей нетерпеливости, при незыблемой вере в силу принуждения Петр желал перекроить народ на «правильный лад» немедленно, сию же минуту. Достичь этого, по убеждению государя, можно было, заставив людей строить всю свою жизнь по указке начальства, по установленным властью детальнейшим правилам.
Петровской страсти к тотальному порядку, на первый взгляд, противоречили шокировавшие современников безобразия, которым предавался царь. Он создал нечто вроде карнавального клуба — Всешутейший и Всепьянейший Собор, пародию на православную церковь. Пьянствуя и развратничая, члены Собора глумились над церковными таинствами: венчанием, крещением, отпеванием, рукоположением в священство. В формуле осенения благодатью «Святой Дух» заменяли «Бахусом», шутовски искажали «Символ Веры», непристойно переиначивали слова Писания и так далее. Любого другого человека, который позволил бы себе подобные вещи, в те времена сожгли бы на костре. При этом известно, что Петр был человеком искренней веры: он много и истово молился, любил церковное пение, сам пел на клиросе — и в то же время, кажется, получал особое удовольствие от кощунств. Историки пытались объяснить это раздражением против чрезмерного влияния патриархата, однако возможно всё объяснялось проще.
Когда Петр уставал от государственных дел, отдыхом для него становился временный отказ от всех правил и регламентаций, которым он придавал столько значения в повседневной жизни. А поскольку самой главной регламентацией являлись церковные запреты, им больше всего и доставалось.
Петр нагромождал планы друг на друга, от каких-то из них потом отказывался, какие-то лихорадочно корректировал, росчерком пера менял жизнь целых сословий, бестрепетно губил мега-ломанскими, подчас нелепыми прожектами десятки тысяч людей. Подданные часто не понимали, чего царь добивается и зачем их терзает, однако за всей этой многосторонней, хаотической деятельностью просматривается некая система взглядов, твердое представление о правильном и неправильном.
Стержень и главная цель всех петровских начинаний — максимальное укрепление государства, сильно расшатавшегося на протяжении семнадцатого века. В тогдашних условиях государство могло быть сильным, лишь обладая мощной армией и флотом, развитой промышленностью, работоспособной бюрократической машиной, эффективной финансовой системой. Решить все эти задачи более или менее быстро можно было лишь применяя «ордынские» мобилизационные механизмы. Так, шаг за шагом, и восстановилось прежнее, изначальное государство с поправкой на требования эпохи.
Личные черты царя Петра отразились и в особенностях созданной им империи: размашистой, мечущейся из стороны в сторону — от завоевания к завоеванию, от одной гигантомании к другой. Достоевский писал, что русская литература вся «вышла из гоголевской шинели». Про российское государство можно сказать, что оно до сих пор не износило петровские ботфорты.
ЕКАТЕРИНА II, или РЕАЛИСТКА У ВЛАСТИ
Екатерина: всегда с милостивой улыбкой Портрет И.-Б. Лампи
В российской истории два монарха наречены «великими»: Петр Первый и Екатерина Вторая. Их методы управления и внутренние установки были не просто различны, но в определенном смысле противоположны.
Петр, если так возможно выразиться, пытался приспособить страну к особенностям своей натуры; Екатерина, наоборот, меняла себя, если чувствовала, что этого требует природа страны. Царица всегда и во всем была реалисткой. Устанавливала границы достижимого методом проб и ошибок и всякий раз отступалась, если видела, что хочет невозможного. По действиям императрицы можно было бы составить руководство для самодержавных властителей, обучая их, в каких ситуациях допустимо проявлять свою личность, а в каких нельзя. Таким образом, ее величие было совсем иного рода, чем у Петра, вечно действовавшего напролом, за что стране порой приходилось платить огромную цену. Екатерина же умела, промахнувшись, скорректировать прицел, никогда не бралась за неподъемные задачи. Если цель была достижима — добивалась своего; если нет — перенастраивалась. Весь ее жизненный маршрут состоял из перемены галсов — начиная с раннего возраста.
Российская императрица Елизавета хотела женить своего юного наследника Петра Федоровича на сестре нового прусского короля Фридриха II. Но, по выражению историка С. Соловьева, «Фридриху жаль было расходовать свою сестру на русских варваров», и взамен он предложил прислать в Петербург дочь одного из своих генералов, фюрста Ангальт-Цербстского. Елизавета согласилась взглянуть на захудалую принцессу, и София-Августа-Фредерика в сопровождении матери отправилась за тридевять земель на смотрины. Вот и всё, что сделала для четырнадцатилетней немки Фортуна. Дальнейшее — заслуга самой девушки. Она совершенно очаровала Елизавету, продемонстрировав уникальную способность адаптироваться к ситуации — главный свой талант. Путь к сердцу императрицы девочка нашла, выказав истовое желание сделаться русской. Она старательно учила язык и молитвы, а когда тяжело заболела и ее хотели причастить, попросила позвать православного священника, чем окончательно завоевала расположение чувствительной государыни.
Точно так же Екатерина (новое имя она получила после принятия православия) попыталась приручить своего юного инфантильного мужа, играя
