Рассветная мечта - Татьяна Владимировна Голубева
Тут Ольга Ивановна вдруг усмехнулась и осторожно погладила Наташину руку:
— Только не подумай, детка, что я такая замшелая особа, которая умудрилась не заметить все эти сексуальные революции и прочие радости молодой жизни. Все знаю, все вижу. И то, что ты на таком фоне вообще умудрилась до двадцати одного года… ну, это уже само по себе чудо. Так пусть и дальше творятся чудеса, девочка! И явится твой рыцарь на белом коне, и увезет тебя в сказочную страну…
Глава 36
Остаток воскресного дня Наташа провела в размышлениях. С одной стороны, все это выглядело немножко смешно: Лидия Кирилловна, вылетевшая из подъезда с Цезарем и набросившаяся на тетку из «форда», тетя Оля, всячески старающаяся внушить, что не надо торопиться, не надо бросаться в необдуманные авантюры… Старая гвардия на страже невинности! Но с другой стороны, конечно же, забота престарелых дам до слез трогала Наташу. Да ведь любому человеку приятно, когда о нем тревожатся, когда желают ему добра — искренне желают, а не только делают вид. И Наташе не хотелось обманывать доверие этих женщин… и доверие Аллы тоже, caмo-собой.
Все они знали, что Наташа любит Андрея. И, ни слова не говоря о нем самом, почему-то дружно уговаривали Наташу не спешить…
Наташа вздрогнула и едва не уронила чашку, которую уже полчаса пыталась помыть, но как-то все не получалось — она просто стояла перед кухонной мойкой, держа эту самую чашку и уставившись в стену перед собой…
Неужели…
Нет, не может быть!
Но как еще объяснить все эти намеки, недомолвки, уговоры?…
Неужели он решил развестись с Нелли Дмитриевной?
Невозможно поверить. Просто невозможно. К тому же… к тому же развод вовсе не будет означать, что Андрею нужна именно она, Наташа. Да, он прислал ей цветы в день рождения, ну и что? Обычный жест вежливости, ничего особенного.
Но в глубине души Наташа уже понимала, что это не было жестом вежливости. В ее памяти постепенно всплывали многие мелкие события, на которые она прежде просто не обращала внимания, которых не замечала… Там, в фирме «Эдельвейс», в последнее время она то и дело ловила на себе странные взгляды Нины, и Элизы Никаноровны, и других сотрудников… А тот достопамятный день Восьмого марта? У Наташи лишь теперь достало мужества проанализировать все то, что произошло до появления взбешенной красотки Нелли Дмитриевны. Секретарша тогда проделала весьма ловкий маневр, заставив Наташу приблизиться к Андрею… и в его глазах промелькнуло нечто… нечто…
А потом ворвалась его жена. Но ведь она, наверное, не стала бы устраивать такой безобразный скандал, если бы у нее не возникли вполне определенные подозрения… а значит, Андрей сам дал повод к этому… возможно, невольно, нечаянно…
Цветы. Если честно, разве это похоже на простой жест вежливости?…
Конечно, нет.
И все равно Наташа не могла поверить. Не могла — и все.
Ей ужасно захотелось напроситься в гости к Лидии Кирилловне и осторожно навести разговор на Андрея… а вдруг он в самом деле разводится? Но Наташа тут же одернула себя. А если нет? Вот уж глупо она будет выглядеть! Лидия Кирилловна, пожалуй, примет ее либо за полную идиотку, либо за наглую соискательницу богатств сына…
Наташа принялась бесцельно бродить по квартире. Заглянула в прихожую, в ванную… постояла у окна в гостиной… а потом вдруг, сама не зная как, очутилась в пустой комнате, предназначенной для спальни. И представила широкую красивую кровать с двумя большими мягкими подушками и шелковым одеялом, под которым было бы так хорошо спать вдвоем…
Глаза Наташи наполнились слезами, в носу защипало. И, сев на пол посреди пустой спальни, она разрыдалась в голос. «Андрей, Андрей, если бы все это было правдой… я готова ждать сколько угодно, только скажи, что я нужна тебе…»
* * *
Утром на рабочем столе Наташи снова лежал букет от Петренко. И впервые Наташа, вместо того чтобы сразу же сунуть цветы в мусорную корзину, взяла их и задумалась, рассматривая голубые гвоздики. Какая пошлость — красить цветы… Голубых гвоздик не существует, это просто белые, которые поливали каким-то особым составом. Ну и пусть бы белыми оставались, гораздо приятнее для глаза. Вечно этот Петренко выбирает что-нибудь такое… неестественное. Наверное, думает, что так впечатление будет сильнее. Да и сам главный менеджер тоже фальшив насквозь. Работает он, конечно, замечательно, иначе бы не добрался до таких высот, но как человек… нет, как человек он нехорош. Но настойчив. И ждать умеет.
Вздохнув, Наташа бросила голубые гвоздики в корзину и принялась за работу, не заметив того, что три остальные сотрудницы бухгалтерии внимательно наблюдали за каждым ее жестом. Всем было интересно, чем закончится эта история. С одной стороны, женщины сочувствовали Наташе — девочка молодая и явно не в меру наивная, наверняка не устоит, в конце концов, перед опытным сердцеедом… а с другой — Петренко многим в фирме нравился, поскольку был действительно хорошим менеджером и работать с ним было легко и выгодно. А он, похоже, всерьез запал на эту зеленоглазую крошку… И тем вызывал сочувствие.
Но Наташу не интересовали чувства Петренко. Ее мучило совсем другое. Когда она узнала, что ее подруга ждет ребенка, она поняла, что тоже хочет маленького… так хочет, что готова ради него на все. И если ей не суждено иметь детей от Андрея, то почему бы не…
Мать-одиночка. Наташа так и этак вертела в уме эти слова, эту картину… Мать-одиночка. Целями днями на работе. Ребенок заброшен. Его воспитывают чужие люди в яслях, потом — в детском садике… Как они на него влияют? Что закладывают в крошечный слабый умишко? Что он там услышит, увидит, что отпечатается в его нежной душе? Она не сможет наблюдать за каждым его шагом, она вообще не увидит, как он растет, развивается… все это достанется посторонним, равнодушным, по сути, женщинам, получающим жалованье за свою работу… Тогда какой смысл рожать этого ребенка?
И все равно — так хочется…
Так хочется прижать к себе крошечное теплое тельце, услышать жалобный плач, увидеть ясные детские глазки, устремленные на лицо мамы… Мама… Какое сладкое слово! Лучшее слово в мире… вот только кого малыш назовет папой?
Когда Наташа вышла с работы, она и сама не заметила, как ноги понесли ее в центр, на Большую Конюшенную… и опомнилась лишь тогда, когда обнаружила,
