Высокая небесная лестница - Джиён Кон
Мне вспомнилось, как в первый день, когда я пришел в монастырь, он шел навстречу, медленно размахивая шваброй в длинном переходе, освещенном закатными лучами солнца. Как он улыбнулся мне, и его пронизанные добротой морщинки до сих пор хранятся в моем сердце. Тогда он напомнил мне священную рыбу. Образ его, медленно идущего со шваброй по длинному коридору, отпечатался в моем сердце, как герб монастыря. В кабинете аббата я сказал: «Хочу жить и умереть, как тот человек» – эти слова стали возможными, так как я думал, что смерть для столь юного меня еще слишком далека. Но вот и брат Томас сейчас на пороге смерти. И хочет меня видеть.
На какое-то время я впал в ступор, стоя с запиской в руках. Лучше бы сам Бог меня позвал. Оказавшись перед Ним, я хотя бы мог возмущенно воскликнуть: «Почему? Неужели без этого нельзя было обойтись?»
А вот перспектива встречи с маленьким улыбчивым человеком, в ясных глазах которого плясали задорные искорки, меня очень даже пугала. О, как же страшно встречаться с человеком, который не питает ненависти ни к одному существу на свете. А с другой стороны, мне передалась его боль от невозможности проводить в последний путь Михаэля и Анджело. Кроме того, я чувствовал себя виноватым за то, что в таком состоянии бросил брата Томаса одного с этой болью. Именно от этого чувства вины я силился убежать. Он был настолько спокоен и прозрачен, что в нем я бы увидел свое отражение в первозданном виде без искажений. О, как же мне не хотелось заглядывать в зеркало.
41
На следующий день после утренней молитвы я пошел к отцу-магистру – наставнику новициев. Ожидая разных придирок и упреков от него, я прикидывал, что мне сказать, однако он неожиданно заговорил о другом:
– Бабушка передала, что соскучилась и хочет тебя увидеть. Попросила дать тебе отпуск. Поезжай домой на недельку.
Я остолбенел от такого непредвиденного поворота событий и растерянно уставился на него. Отец-магистр окинул меня пристальным взглядом своих голубых глаз, после чего продолжил:
– Брат Йохан, и святой Бенедикт полторы тысячи лет назад, и молодые кандидаты в наше время – мы все проходим через похожие страдания и конфликты. Не один ты сталкиваешься с этим. Нужно все тщательно взвесить. Мы всегда должны помнить самое главное: Бог призвал нас до того, как мы выбрали этот путь. Бог знает тебя лучше, чем ты сам, и любит тебя гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Для начала отправляйся в отпуск. А по возвращении продолжим разговор.
Я не смог ничего возразить. А выйдя из кабинета, встал перед распятием в коридоре.
И сказал Ему, человеку на кресте, беспомощнее, многострадальнее и несчастнее которого в этом мире нет:
– Выходит, Ты тоже был избран Богом. И Богом был любим. И оттого так пострадал…
42
Мне было бы легче, если бы он обижался на меня. Уж лучше бы он плакал или злился… Но брат Томас, как и прежде, продолжал улыбаться. Когда я вошел в больничную палату, он доверчиво улыбнулся мне, как ребенок, долго прождавший свою маму, но от этого мне стало еще больнее.
– Я молился за тебя, брат Йохан.
Когда он наконец заговорил, к моему горлу подкатил комок – я промолчал, чтобы сдержать слезы.
– Умер бы – так Господь бы, конечно же, позаботился, как надо, но вот пока еще жив…
Мгновение он вглядывался в меня, затем поднял исхудавшую руку и протянул мне. Я смущенно принял ее. Это была тощая костлявая ладонь, но оказавшаяся на удивление очень теплой. Это тепло внезапно напомнило мне о телах Михаэля и Анджело. Их черные, твердые и холодные тела. Оказывается, жизнь и смерть можно различить вот так, по кончикам пальцев.
– Я сильно волновался за тебя, ты ведь такой пылкий. Тяжко пришлось, ведь так? Как же тебе было тяжело…
– Простите меня. Я сразу должен был прийти, давно должен был…
Стоило мне заговорить, из глаз хлынули слезы, будто пали все преграды, сдерживающие их. Перед моим затуманенным взором возник Михаэль, который тоже плакал здесь. Безудержные слезы лились у него, когда он кормил брата Томаса овсяной кашей. А выплакавшись, он тогда сказал: «Решил смириться с тем, что я всего лишь человек, который болеет, старится и умирает».
Во время молитвы в тот вечер Михаэль много плакал. Вслед за ним и Анджело. И я видел тогда, как Михаэль вылез из своей надменной и жесткой оболочки, преобразившись в истинно верующего монаха. Но… Боже! До каких пор и как далеко мне придется нести призраки этих двоих на своих плечах?
Видя, что я плачу, брат Томас не выдержал: вслед за мной его лицо потемнело, сморщилось, крупные слезинки стекали по щекам.
– Боже, что же ты не забрал меня – такого старого, больного и никчемного, почему их… ну почему их…
Я вытер его слезы. И понял, почему любил его. Если бы он сказал: «И на это была воля Божия» или «Здесь тоже надо искать руку Господа», я бы наверняка наградил его саркастической усмешкой, вызванной волной возникшего в моей душе цинизма. Но он понимал и сочувствовал боли, вызванной нашей слабой верой. Даже позднее я об этом задумывался иногда и в конце концов убедился, что лишь люди с истинной и крепкой верой могут сопереживать тем, кто слаб и колеблется. Как бы то ни было, в тот день он поведал мне историю, которая стала для меня полнейшим откровением.
43
– После поступления в монастырь Святой Оттилии недалеко от Мюнхена, в Германии, в возрасте двадцати двух лет мне дали распределение в монастырь Токвон в окрестностях Вонсана, в провинции Хамгён-Намдо. Я уехал в страну на краю света под названием Чосон, в страну, которая была колонизирована Японией. Мне кажется, это началось тогда. Не было ни дня, чтобы я не спрашивал у Бога: «Почему?» Брат Йохан, если тебя не раздражает такой старик, как я, прошу, выслушай эту небольшую историю. Если тебя, конечно, не отяготит горестное прошлое старого монаха.
Брат Томас перестал плакать и спокойным взором посмотрел на меня. Я сел рядом с ним и взял его за руку. Держа теплую ладонь старика, чья жизнь угасала, я внезапно ощутил умиротворение, будто в чреве матери.
44
«В нашем местечке я был известным забиякой и возмутителем спокойствия. Любил
