Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Теперь надо как-то научиться жить без него.
– Что хочу, то и делаю.
Только что она меня обнимала, а теперь с каменным лицом складывает руки на груди. Я делаю глубокий вдох и осторожно говорю:
– Конечно. Иди, беги, если ты действительно этого хочешь. Но я прошу тебя не уезжать… Пожалуйста, останься со мной!
Я замолкаю, у меня перехватывает горло. Мать отсылает Эвелин в школу миссис Мейвезер. Опухоль растет, пробивает себе дорогу. Приближается, страшит уход на войну. Пуля, шрапнель разрывают плоть. Моя жизнь больше не в моих руках, а в ее.
– Мне нужно уехать. Я не могу здесь оставаться. – Голос у нее холодный, ровный и незнакомый.
– Тогда я поеду с тобой.
Вода поднимается, мне не хватает воздуха. Я нервно потираю костяшки пальцев.
– Не надо, я не хочу! Ты что, не видишь?
– Ты мне нужна. Я знаю, что тоже тебе нужен.
Картинка ускользает, все становится меньше, чернеет и расплывается по краям.
– Мне тяжело рядом с тобой! Тяжело тебя здесь видеть! – Ее взгляд падает на разбросанные по земле фиалки. – Я думала, что нам достаточно быть вместе. Но той жизни, которой я ждала, больше нет… Зачем мне здесь сидеть, как в западне, и вспоминать о том, что было раньше, – она делает глубокий вдох. – Нам надо расстаться.
Я глажу ее по горячей щеке. Вздернув подбородок, Эвелин отводит взгляд. Одинокая слезинка падает у нее с ресниц и скатывается по моему большому пальцу.
– Я знаю, ты тоже меня любишь.
– Все, я пошла.
Она отступает, связь исчезла – спасательный жилет смыло волной. Вода прибывает, клокочет вокруг меня. Я чувствую то место на пальце, куда упала слеза. И срывающимся голосом спрашиваю:
– Ты ведь любишь меня, правда?
Ее глаза наполняются слезами, она смотрит на меня с мольбой.
– Не жди меня по утрам… Ладно?
– Эвелин…
Последний взгляд – ее призрачная красота, словно лезвие, режет меня на части. Она разворачивается и уходит быстрым шагом, зная, что я за ней не угонюсь.
Месяц спустя ответ дает темное окно Эвелин. Желтый квадратик лампы больше не рассказывает мне, что она ложится спать, и через три ночи становится ясно: она уехала, покинула Стони-Брук, бросила меня. Совсем скоро их дни рождения. Томми исполнился бы двадцать один год. Грохот фейерверка ко Дню независимости превращается в артиллерийские залпы, я прячусь в своей комнате, вспыхивающие отблески в моем окне – как сигнал к отступлению. Я выкуриваю целую пачку сигарет, ожидая, когда прекратятся взрывы, а потом меня до изнеможения тошнит.
На четвертый день я решаюсь подойти к ее крыльцу, в голове не мысли, а минное поле. Что, если я больше никогда ее не увижу? Что, если она меня возненавидит? А вдруг она кого-нибудь встретит?
Миссис Сондерс с трудом приоткрывает тяжелую дверь. Глаза у нее запали, кожа на щеках натянулась.
– Здравствуйте, миссис Сондерс! Эвелин дома?
Она смотрит на меня с недоверием, как будто я участвую в каком-то злом розыгрыше.
– Она уехала, да? А куда, вы не знаете?
– Мне она не сказала. Я думала, ты в курсе.
– Может, она вернулась в Бостон? А как ее там найти?
– Понятия не имею, она не сказала. Я только знаю, что она тоже уехала. А теперь иди, пожалуйста. Здесь для тебя больше никого нет.
Она отступает и закрывает дверь. Я никогда не чувствовал себя желанным гостем в доме Сондерсов, но тут было что-то другое. Если раньше она радела за свой хрупкий интерьер, за его первозданный вид, который мог пострадать от нашего баловства, то сегодня мое присутствие для нее – жестокая несправедливость судьбы. Я солдат, который вернулся, тогда как ее сын – нет. Сколько раз я сидел здесь на второй ступеньке у перил, на которых виднелась тонкая трещина от улетевшего не туда бейсбольного мяча, но теперь те двое, кого я ждал на крыльце, в этом доме не живут. Они больше не шлепают босиком по Сэндстоун-лейн, не ныряют в волны на пляже Бернард. Они не пробегут к гостинице через луг, не прыгнут с Капитанской скалы и вообще они теперь только в мечтах и воспоминаниях.
Я опустошен.
Следующие несколько месяцев, которые тянутся как годы, я бездействую. Я веду внутреннюю борьбу, в которой мне не победить. Она не хочет меня. Мы нужны друг другу. Она сказала, что ей тяжело меня видеть. Мы созданы друг для друга. Она хочет побыть одна. Раны не зарубцуются, если мы будем порознь.
Ночью в своих снах я сражаюсь с неким солдатом: фигура у него, как у меня, лицо как у Томми, а глаза, полные боли, как у моего отца. Я не могу его победить, он меня душит, пока я не просыпаюсь.
На следующее утро после того, как Эвелин сказала больше ее не ждать, я написал ей последнюю записку и сунул в букет фиалок, что поставил в стеклянной банке на крыльцо. «Ты уедешь, а я все равно буду любить тебя». Она так и не ответила. Я не уверен, что она видела записку, а если и видела, то это ничего не изменило. Несколько недель спустя она уехала.
Что-то внутри меня ломается, как изношенная дверная петля, осколки разлетаются по сторонам. Я теряю счет времени. Бесцельно брожу по местам, где остался ее дух, дух Томми. Еще больше курю. И даже подумываю о том, чтобы во время отлива доплыть до Капитанской скалы и закрепиться на зубчатом выступе, пусть меня поглотит поднявшаяся вода.
Надо ехать. Без нее мне нет жизни. Я последую за ней куда угодно.
С чемоданом в руке я сажусь на поезд до Бостона, ориентируясь на адрес на выцветшем письме, которое Эвелин прислала мне сто лет назад: школа миссис Мэйвезер, Уолнат-стрит, 239, Бруклайн, Массачусетс. Эвелин нет в телефонном справочнике, поэтому этот адрес – прекрасная зацепка, и я решаю начать с него.
С первого взгляда я принимаю школу за музей – это вычурное каменное здание с белыми колоннами в греческом стиле и огромной входной дверью. Меня встречает хмурая секретарша, я спрашиваю Мэйлин, и она велит подождать у входа в кабинет директрисы, в комнатке не первой свежести со старыми книгами и мягкими кожаными диванами. Мэйлин оказывается миниатюрней, чем я себе представлял: в рассказах Эвелин она сильная, пламенная
