Путь отмщения - Эрин Боумен
Лил сказала, что хочет искупаться, и ушла плескаться в реке. Поскольку она велела Колтонам держаться подальше и не подглядывать, а Джесси в кои-то веки не стал пререкаться, парни сейчас сидят и курят на другой стороне лагеря, рассматривая горы. Думаю, самое время рассказать им об отношении Лил к золотоискателям — другого такого случая может и не выпасть. Я встаю и направляюсь к ним. Они молча, без возражений выслушивают мою просьбу никогда не упоминать о нашей сделке при Лил, и я испытываю невероятное облегчение. Я-то думала, Джесси нарочно начнет орать про золото в надежде избавиться от ненавистной девчонки-апачи. А может, он испугался, что она перережет им горло во сне, если узнает правду. В любом случае оба соглашаются держать язык за зубами.
Я иду обратно к своей подстилке, и братья тянутся следом, однако Джесси не останавливается возле их места ночлега, а подходит и садится на одеяло рядом со мной.
— Вот интересно, — говорит он, не вынимая изо рта самокрутки, — каким образом глухая тетеря вроде тебя могла услышать то, чего я не рассказывал.
— В смысле?
— Про ма, — поясняет он. — И тот набег на Уикенберг, в котором она погибла.
— Билл рассказал мне в Белой купальне, пока ты спал.
Он выдыхает дым и молча кивает, не глядя мне в лицо.
— Сочувствую, — добавляю я. — Тяжело, когда родители уходят молодыми, ведь мы к этому совсем не готовы.
— Нет, меня другое расстраивает, — говорит он. — Знаешь… может, я и не умею отпускать прошлое. Может, не следую своему же совету. Но, по крайней мере, ворошить прошлое уж точно не стану: ни говорить о нем, ни переживать его заново. И мне тем более не нравится, когда брат треплется у меня за спиной. Да еще при посторонних.
Меня задевают его слова. Не найдясь с ответом, я отворачиваюсь и наблюдаю, как на другом конце лагеря Билл играет с Дворнягой. Тут волосы у меня на затылке чуть ли не шевелятся, и когда я снова смотрю на Джесси, он буравит меня взглядом. Выражение лица у него жутко серьезное.
— Ты была права, когда сказала, что я обвиняю девчонку в преступлениях, которых она не совершала.
— Джесси, ты не передо мной должен извиняться.
Лил уже вернулась после купания и расстилает попону, готовясь ко сну, но Джесси не делает ни единого движения в ее сторону.
— Значит, мне ты можешь признаться в собственной неправоте, а ей нет? — возмущаюсь я.
Он пожимает плечами, вынимает самокрутку изо рта и вертит между пальцев.
— Пожалуй, лучше бы я сразу рассказал тебе и о маме, и о своих предубеждениях. Но я не был готов поделиться.
— Тогда поделись чем-нибудь другим, — предлагаю я, понимая, что сегодня мне не уговорить его извиниться перед Лил. — Правдивой историей вроде той, что я рассказала тебе в заброшенном доме.
Джесси удивленно поднимает брови:
— Но я никогда тебе не лгал!
— Но и никогда ничем не делился. Ты скор на осуждение ближних, Джесси, и раздаешь советы направо и налево, однако о себе не особенно распространяешься. Черт, да все, что мне известно о тебе, я услышала от Билла или из обрывков разговоров на ранчо. Так что скажи мне хоть что-нибудь. Такое, чего больше никому в целом свете не говорил.
В сгустившейся темноте его прищуренные глаза светятся, как у койота. Его взгляд обшаривает мое лицо, точно луч света, задерживаясь то на губах, то на носу, то на шее, и вновь возвращается к глазам.
— Наверное, ты одна такая в целом свете.
Меня снова бросает в жар, и хочется сбежать без оглядки.
— И что это значит?
— Не знаю. Сам пока не понял.
— Тогда не считается. Расскажи о том, что понимаешь.
Он смотрит на дотлевающие угли костра. Открывает рот, но снова закрывает и затягивается самокруткой.
— Из меня неважный читатель, — наконец выдавливает он. — Конечно, я запросто читаю и письма, которые Клара посылает в Уикенберг, и объявления, которые вывешивает шериф, но в жизни не прочел ни одной книги. Да что уж там, даже пары страниц подряд ни разу не осилил.
— Тут нечего стыдиться, — утешаю я. — У кого найдется время на книги, когда нужно растить урожай и перегонять скот. Чтение — это роскошь, Джесси. А не жизненная необходимость.
— Да, но ты с таким восторгом рассказывала про тот роман…
— «Маленькие женщины»?
— Ага. По всему видно, книга произвела на тебя сильное впечатление, и я подумал: «Господи, мне бы хоть каплю такой целеустремленности, как у этой девушки». Потому что у меня бы точно не получилось, Кэти. Вряд ли я смог бы одолеть такую толстую книгу и не помереть со скуки.
— Значит, тебе пока не попалась правильная книга, — говорю я. — Тут ведь каждому свое. Мой па обожал стихи: что может быть скучнее цветистой напыщенной чепухи, а ему нравилось. И если романы — это роскошь, то что уж говорить о поэзии. Я вообще считаю, что у любителей поэзии нелады с головой.
Джесси делает последнюю затяжку и тушит окурок в пыли между нами.
— Даже не удивлен, что ты так думаешь.
— Почему?
— Я как раз собирался сказать, что моего терпения хватает только на стихи. У Сары есть сборник, и она иногда читает вслух Джейку. Стихи — они ведь как песня. Как другой мир.
— Прости. Я не это хотела сказать.
— Именно это, но ничего страшного. Людям не должно нравиться одно и то же. Иначе жизнь была бы ужасно скучной.
Его взгляд скользит в сторону Лил, и я гадаю, не пытается ли он таким образом сказать мне, что он никогда не смирится с ее присутствием, никогда не извинится, глядя ей в лицо. Что насчет нее мы никогда не придем к согласию.
— И я вовсе не думаю, что у тебя нелады с головой. Это я ляпнула для красного словца. Мой па, например, был умнейшим человеком из всех, кого я знала.
Джесси улыбается и встает. Он идет к своему одеялу, но на полпути оборачивается и спрашивает:
— Кэти, а твое полное имя — Кэтрин?
Я киваю.
— Но отзываюсь я только на Кэти.
— Тебе идет. Увидимся утром, Кэти. — Джесси подмигивает, и в животе у меня вспархивает стая бабочек. Затем, не говоря больше ни слова, он идет на другой коней лагеря, где они с Биллом расстелили свои скатки. Я откидываюсь на одеяло и переворачиваюсь на бок, будто хочу
