Северный ветер - Александрия Уорвик
– Нас кто-нибудь видит?
– Нет. – Краткое слово пропитано горечью, ужасное, едкое. – После изгнания мое имя, равно как имена моих братьев, было вычеркнуто из книг. Для богов нас больше не существует. Они могут ощутить кое-что мимолетное, но ты настолько их ниже, что тебя они и вовсе не почувствуют.
Эта мысль странным образом успокаивает – в тщеславном, претенциозном смысле.
Борей кивает мне на аллею, вдоль которой выстроились рыночные лотки и тележки. Я с нетерпением в нее ныряю. Так приятно пробираться сквозь кипящую жизнью толпу в новом месте. Божества здесь – и торговцы, и покупатели, что переходят от прилавков к тележкам, изучают товары: деревянные ведра со сладчайшими, самыми спелыми абрикосами, бушели свежесрезанных цветов, мраморные скульптуры обнаженных мужчин и женщин («Боги, как известно, до одури самовлюбленны», – бормочет Борей), птицы в клетках, различные ткани, кожаные сандалии, книги и свитки. Для города, которым правят боги, рынок на удивление… скромный.
Мы бредем сквозь толпу, и Борей поясняет, какую важную роль для его общества играет земледелие, какие подношения боги предпочитают видеть на своем алтаре, как люди могут поклоняться. Я давным-давно не молилась, не оставляла подношений никакому богу – зачем, если я считаю, что они покинули мой народ.
Взгляд цепляется за торговца ближе к концу аллеи. Он расположил прилавок под парой колонн, а по его правую руку поднимаются к храму широкие каменные ступени. Торговец продает вино в бутылках. И сейчас он увлечен беседой с богиней, одетой в длинное струящееся платье. На ее плече сидит сова.
Никто не замечает наше присутствие, однако сова вдруг поворачивает голову и, не мигая, смотрит на меня поверх сложенных на спине крыльев. Ниспадающие на обнаженные плечи торговца золотистые кудри блестят на солнце. Он самозабвенно хохочет и наливает богине кубок вина.
– А это, стало быть, Винодел, – мрачно бормочет Борей. – Когда не участвует в разнузданной пирушке, обязательно сунет член в любое согласное тело. Пьяный дурак.
Отворачиваюсь – его слова непреднамеренно задели за живое. Король не имел в виду меня, но мог бы, с тем же успехом. Я оказывалась ровно в том же положении столько раз, что и не сосчитать. Мне должно быть наплевать, что думает обо мне Борей…
Он останавливает меня ладонью. Мягко сжимает мою руку и тянет, чтобы я снова оказалась к нему лицом. Каждая черточка в безупречном облике складывается в суровую маску, которой я не видела уже много дней.
– Прости, – произносит король. – Я говорил не о тебе.
– Но и ко мне это относится, – у меня горят щеки.
Он подходит ближе. Его запах, жар, дыхание обволакивают меня слишком легко и стремительно.
– В будущем придется мне быть поосторожней со словами, – понижает он голос. – Я привык говорить, не думая о других.
Гладкий лоб прорезает небольшая морщинка.
– Как бы то ни было, я не считаю тебя ни пьяницей, ни дурой.
– Спасибо, – буркаю я, принимая объяснения.
Хотя одного «прости» было уже достаточно.
– Как ты держишься?
Пожимаю плечами. Борей так и не отодвинулся. Будь я более романтичной натурой, сочла бы это попыткой меня так оберечь.
– Когда лучше, когда хуже.
Прошлая ночь выдалась особенно трудной. Я позвала Орлу, умоляла дать мне бутылку, глоток, хоть капельку. Орла сидела со мной, пока я ворочалась на пропитанных потом простынях, и с рассветом сменила их на чистые.
Отвернувшись, отправляюсь дальше по аллее сквозь толпу. Борей догоняет, легко и грациозно лавируя.
– Возможно, выпивка – не самый здоровый способ справиться с горем, – произносит он тихо, слова почти теряются в шуме и гаме, – но он куда лучше, чем я справлялся со своим.
Запинаюсь, но продолжаю шагать. Как только мы выходим с рынка, король ведет меня в сад – полный цветущих растений и безмятежности – по дорожке, спрятанной среди широкой листвы.
– О чем ты?
Борей на ходу задевает зелень кончиками пальцев. Я почти уверена, что он даже этого не замечает, ведь его глаза подернулись дымкой.
– Когда у меня отняли жену и сына, – говорит Борей, – грань между жизнью и смертью так размылась, что я перестал жить.
Мы прогуливаемся бок о бок, проходя мимо очередного фонтана.
– Думал, что раз уж я не сумел сберечь жизнь тех, кого любил, то и сам жизни, видно, не достоин.
Что-то в словах вызывает во мне всплеск тревоги. Нет, вряд ли он имеет в виду… хотя как тут еще трактовать-то?
– Я вернулся сюда, в город, и пошел в Храм, где держали совет новые боги. Они, как высшая сила, сохранили обо мне память. – Борей умолкает. – Я попросил их оборвать мою жизнь.
От потрясения застываю как вкопанная посреди дорожки. Борей останавливается в нескольких шагах впереди, спиной ко мне, но все-таки поворачивается, и глаза его темнеют от невыразимого горя, выставленного напоказ.
Эта тема – тонкий, тончайший лед. Не знаю, как быть дальше. Я никогда не думала покончить с собой даже в самые тяжелые мгновения. Разумеется, мне было нужно заботиться об Элоре, но даже без нее я бы все равно не рассматривала такой выход.
– Что… в смысле, ты же тут, само собой, так как…
– Они мне отказали. – Борей идет дальше, раздвигая длинные, тонкие нити листвы, что свисают сверху. – Моим приговором стало горе, и я вернулся в цитадель, к пустым залам и воспоминаниям.
Где он и сидит с тех самых пор.
Мы сворачиваем с тропы и бредем на запад к небольшой площади, где полосы света золотят здания из светлого камня. Мимо проходят боги всех цветов и размеров, в самых разнообразных нарядах, совершенно не замечая, что сюда вернулся один из них. Сквозь толпу скользит женщина с оленем, через ее спину перекинут лук. Несколькими кварталами дальше по улице с апломбом движется бог на сверкающей колеснице, густо запачканной по бокам запекшейся кровью.
Я знала, что Северный ветер пережил потерю, но даже не догадывалась, насколько глубоко она его потрясла. Достаточно, чтобы умереть. Достаточно, чтобы перестать существовать даже в памяти. В моей жизни всегда были светлые моменты, даже если с годами они все больше меркли.
– Наверное, таково бремя смертной жизни, – говорю я.
Дорога изгибается, слева тянется многоуровневый сад, справа плещет водой еще один фонтан.
– Однажды она закончится, и мы уйдем в мир иной, но кто-то всегда останется жить.
Блуждания приводят нас в уголок с видом на парк. Пока я устраиваюсь в тени под балконом второго этажа, Борей исчезает и возвращается с парой хрустальных бокалов, ставит их на стол и занимает стул напротив.
– Вино?
Не ожидала, что Борей поставит меня в щекотливое положение – особенно то, где я рискую стремительно скатиться обратно к той печальной и жалкой
