Венец безбрачия - Полина Ром
По официальной версии - мужа, по версии самого Антонио - капитана Ролана Ронхера. Для него этот момент был тяжёлым и постыдным, но, вспоминая любовника матери, спорить и уговаривать её передумать сын не стал. Скорее всего, просто опасался появления другого неподходящего мужчины вместо покойного капитана. Мой деверь до сих пор уверен, что позорная тайна его матери так никому и не стала известна.
Так что тут всё сложилось к лучшему.
***
- Мама! Ма-ма! Ну ты идёшь или нет?! Ну я же зову тебя, зову...
Я стояла у окна и наблюдала, как в одну из телег слуги торопливо укладывают какие-то дополнительные мелочи. Судя по командирским жестам Нинон, указывающей лакею на что-то, что по её мнению упаковано не надлежащим образом, все не так и страшно. Похоже, эту мелочь потребовала добавить Эмилия. И, как обычно - в последнюю минуту...
За эти годы из робкой камеристки Нинон превратилась в серьёзную и очень ответственную особу, крепко держащую в руках управление быта семьи, разжалобить которую могли только её любимчики. Я, кстати, в это число не входила - со мной Нинон была строже, чем с детьми.
***
Рождение первенца, да ещё и наследника, пятнадцать лет назад, настолько сильно озадачило Леона, что в поисках подходящего имени, а точнее – в поисках подходящего исторического персонажа, достойного того, чтобы стать образцом для будущего графа де Эстре, он перерыл не только все святцы, но и собственные родословные книги, а заодно и - древние легенды и баллады.
В этом мире существовал довольно странный обычай, который назывался «година». По правилам, ребёнка крестили в первый месяц-полтора его жизни, но этим именем старались не пользоваться. Это было имя ангела-хранителя, прикреплённого конкретно к этому малышу и упоминать его всуе не рекомендовали.
А вот после года счастливые родители выворачивали свои кошельки и происходил светский обряд имянаречения – те самые годины. Вот тут уже имя ребёнку выбирал не святой отец, а родители или крёстный. За год Леон предлагал мне такое количество неудобопроизносимых имён для малыша, всяких там Харлонтов и Престонов, Кингстонов и Катбертов, что когда он предложил назвать сына Марком в честь первого графа де Эстре – я была просто счастлива.
Марк рос, хвала Господу, здоровым, крепким и голосистым, а также – немножко своенравным. Но это было и не удивительно: у сына была совершенно ангельская внешность и такие ямочки на щеках, что даже самая строгая женщина в нашем замке – экономка Ронда Сноу невольно улыбалась ему и прощала различные проказы.
Я страшно боялась, что сына избалуют, так как людей, готовых закармливать его сладостями и прощать мелкие безобразия вокруг было более, чем достаточно. Однако неожиданно прекрасным воспитателем оказался мой муж. Да, он очень любил сына и страшно гордился им, но уже с ранних лет старался разговаривать с ним как со взрослым, тщательнейшим образом отбирал преподавателей, не забывая посоветоваться со мной, чтобы оценить объём знаний будущего учители и довольно много требовал от будущего графа.
Достаточно сказать, что с шести лет Марку разрешалось присутствовать на беседах отца и мэтра Хофмана, а с восьми лет Леон начал спрашивать его мнение по разным вопросам. И, заодно: спокойно и ненавязчиво указывал на ошибки и подсказывал путь к правильным решениям.
Первое время я боялась, что такие скучные темы как распашка очередного куска земли или устройство нового телятника отобьют у Марка охоту заниматься хозяйством. К счастью, в сыне прекрасно сочетались тяга к физическим упражнениям, желание всё увидеть и попробовать самому и некая рассудительность, которая перешла к Марку, как я надеюсь, от меня.
Сын неплохо учился, на удивление легко воспринимало новые языки. Достаточно сказать, что к тринадцати годам он свободно говорил, читал и писал на англитанском, джерманском и эспанском. Марк легко одолел первые части математической науки, но особого интереса к ней не испытывал. Точно так же, как, к моему удовольствию, остался равнодушен к алхимии. У нас даже был небольшой спор с Леоном по поводу необходимости учителя по такому предмету. Но я уступила мужу, понадеявшись на то, что всё это будет не слишком интересно сыну.
Физическим развитием Марка Леон занимался лично: в шесть лет у сына появился первый собственный пони, а в десять – спокойная кобылка средних лет, с которой сын поладил достаточно быстро. И с десяти же лет Леон начал отпускать сына в поездки с мэтром Хофманом в качестве помощника кастеляна.
Разумеется, с ними всегда была охрана, да и эспанцы последние годы изрядно затихли – в стране шла бесконечная делёжка власти и чаще всего нарушали границу обычные крестьяне, бегущие в нашу страну. Для таких всегда находилось и место, и работа. А в целом – на дорогах графства было достаточно спокойно и о каких-то нападениях мародёров мы не слышали уже долгие годы.
Но сейчас «мамкал» под окном вовсе не Марк де Эстре, а шестилетняя Эмилия – старшая из рождённых мной близнецов. Её брат, Оскар, уже послушно сидел в карете под наблюдением гувернёра и отца, а маленькой непоседе срочно понадобилась другая гребёнка в волосы. Надо сказать, что рождение близнецов удивило не только меня, но и Леона. По его словам, случаи рождения двойняшек в семье было, но очень-очень давно, пару поколений назад.
***
Агнесса долго сомневалась в своём вердикте, но потом всё же сообщила мне, что вторая беременность многоплодная. Надо сказать, я изрядно переживала и боялась, что с детьми или со мной что-нибудь случится. Но если не считать того, что роды началась немножко раньше, чем мы ожидали, всё остальное было тихо и спокойно. Тем более, что всю эту беременность Леон был дома и выезжал из замка только один раз, всего на полторы недели, чтобы стать крёстным отцом для маленького сына барона Клингена и Ангелики. Крещёное имя малыша я так и не узнала, а вот на годины мы ездили уже вместе с близнецами и малыш получил от Генриха имя в честь друга и собственного крёстного - Леон.
Хотя близнецы и родились на мой взгляд совсем крошечными, но главное для меня
