Похоронные дела Харта и Мёрси - Меган Баннен
К мудродню ему не терпелось попасть… домой? Но дома у него не было. Он подумал про Мглу, которая клубилась у Западной базы, и сказал себе: «Ты же просто поселился в этой жопе мира. Печально». Но он все равно собрал вещи, готовясь с самого утра возвращаться на Бушонг, когда снаружи палатки раздалось покашливание, и какой-то нимкилим сообщил:
– Доставка почты.
«Письмо!» – машинально подумал Харт, вылезая наружу, а потом вспомнил, и бурлящая надежда разбилась: от Мёрси.
Нимкилим – пеликан в накрахмаленной белой рубашке – распахнул клюв, вытащил из мешка под ним конверт и вручил его Харту с эффектным взмахом крыла. Харта подмывало проверить, что будет, если он не возьмет письмо, но магнетическое притяжение слишком искушало. Он выудил из кармана мелочь на чаевые и забрал конверт, на котором, как и всегда, стояли слова «Кому: Другу», написанные тем же изящным почерком, которому он всегда радовался.
Он положил письмо на голую койку, сел с другой стороны и уставился на нераспечатанный символ незаконченных дел с Мёрси. У него вся жизнь была похожа на это письмо: ряд прощаний, которых не случилось, линия из прошлого в настоящее, которую он мог мысленно прочертить толстой ручкой, от матери к Биллу, к Грэйси, к Мёрси.
Отпуск ему был незачем. Ему было нужно наконец-то отпустить прошлое раз и навсегда.
Харт приехал на Бушонг и пробрался в Танрию, что сделал, кстати, через северный пост, а не через Западную базу, чтобы Альма не узнала. Не пришел в восторг, обнаружив, что Солелиз – самый его нелюбимый жеребец – остался на Северной базе и был единственным, кого можно взять.
– Как обычно, – сказал он эквимару, который недовольно буркнул в знак согласия.
Он поехал на юг, в сектор W-43, тревожась, что не найдет могилу Грэйси через более чем четыре года, но как оказалось, забыть, где похоронил ее, он никогда бы не смог. Каменное надгробие никуда не делось, хотя и не такое аккуратное, как раньше. По крайней мере, беспорядок вызвала осевшая земля, а не падальщики, которые пытались подкопаться.
Он мысленно представил Грэйси – влажные карие глаза, кривые ушки, улыбающаяся пасть среди черного меха. Вспомнил жесткую шерсть под ладонью, как собака храпела во сне, и на глаза набежали слезы, резко и сразу. Здесь, когда никто его не видел, он мог себе позволить.
– Ну, Грэйси, – сказал он, грустно, рвано усмехнувшись, – раньше я был развалиной, но с тех пор, как ты меня покинула, я просто развалил всю жизнь.
Будь она жива, она бы плюхнулась рядышком и уложила голову ему на ногу, а он гладил бы ее между чудесных ушек. Он достал из кармана платок и высморкался, а потом похлопал по камням вокруг могилы. Попрощаться с Грэйси было не так сложно, как ему казалось; вернее, прощание принесло не меньше утешения, чем тяжелая утрата. Для следующего шага он не ждал такого же катарсиса.
Он сел на Солелиза и поехал на гребень, выходящий на сектор 28, и компанию ему составляло лишь шлепанье перепончатых лап эквимара по розовой мшистой земле. Беленый фермерский домик с голубой дверью стоял среди луга из красноватых трав и серых полевых цветов, домик, который не видел никто, кроме Харта. Десятки душ – которых опять же никто другой видеть не мог – дрейфовали вокруг.
Он знал, что видит человеческие души, задолго до того, как попал в Танрию. К восьми, когда он увидел, как душа дедушки покидает тело, он понимал, что отличается – может, это и неплохо. Потом у него осталась одна мама, они вдвоем жили в старом доме с голубой дверью в центральной Арвонии.
В том же самом доме, который необъяснимым образом стоял перед ним в этом поле посреди Танрии.
Когда Харту было восемнадцать и они с Биллом впервые зашли на это поле, он увидел собственный дом здесь, в Танрии – невидимый для Билла дом, – и рассказал наставнику все – и про дом, и про души. Годом позже Билл погиб из-за этого. Поэтому Харт и стоял теперь здесь, глядя на место, где на его глазах душа Билла покинула тело.
Где он не просто стоял и смотрел.
Харт не считал себя отпрыском одного из богов смерти. Большая часть полубогов демонстрировала таланты, которые не имели ничего общего с божественным родителем. И Альма – прекрасный тому пример. Ее мама была духом воды, но ее дар состоял в умении разжигать огонь и гасить его голыми руками. И хотя личность отца Харта оставалась тайной, его дар – нет. Он видел души усопших, а однажды наблюдал, как один из этих огоньков – огонек Билла – открыл дверь в тот дом посреди сектора 28 и вошел.
За время, проведенное с танрийскими маршалами, Харт спас множество жизней, но ни одна из них не уравновешивала случившегося с Биллом. Все, связанное с Биллом, было незавершенным делом, и Харт понятия не имел, как подступиться к его завершению. И сомневался, что у него получится. Он мог лишь стоять здесь и заставлять себя пялиться на место, где его обожаемый наставник расстался с жизнью. Из-за Харта.
Небо на западе стало оранжевым, потом розовым, потом темно-синим, но Харт остался здесь, не желая уходить. Он привязал жеребца, старательно закрепив поводья, чтобы упрямая скотина не бросила его и не свалила искать воду. Потом развел костер, сварил котелок крепкого черного чая, разогрел банку бобов и поел консервированных персиков – тот же самый ужин, какой они с Биллом ели неисчислимое количество раз. Он попрощался с Грэйси и, по крайней мере, попытался унять вину насчет смерти Билла, хоть и безуспешно. Теперь пришла пора сказать еще одно «прощай».
Он сел, поджав ноги, и порылся в рюкзаке в поисках пачки писем, перевязанных бечевкой. «Чем мы лучше бумажных куколок, если наши отношения существуют лишь в письмах?» – написала она как-то и была права. Их дружба – всего лишь бумага, а бумага легко горит. Он поднес письма к костру и чуть не бросил в огонь, но
