Похоронные дела Харта и Мёрси - Меган Баннен
– А ты! – Мёрси обернулась к брату и обвиняюще ткнула в него пальцем. – Ты должен был помогать мне держать папу подальше от вещей вроде литра кофе и горы выпечки, а ты его только поощряешь!
– Не волнуйся ты так, к… – Папа оборвал сам себя, вздохнул и продолжил: – Я сам могу о себе позаботиться.
– Можешь? Хоть кто-то из вас может? А то я тут тринадцать лет обо всем и обо всех забочусь!
– Кроме себя самой, – буркнул Зедди.
– Зачем ты пришел? У тебя что, кончились рецепты всякой модной ерунды?
Глаза Зедди наполнились слезами.
– Знаешь, что? Раз не уважаешь мой выбор, то и моя еда тебе не положена.
Он забрал поднос с круассанами и удалился прочь.
Мёрси застыла как статуя. Она опасалась, что если начнет говорить, или пошевелится, или вдохнет, то разольется хнычущей лужей. Отец сдался и обнял ее тяжелой рукой за плечи. Две недели он играл в молчанку, и теперь единственное движение распахнуло внутри нее шлюзы, и она разревелась.
– Да кому он нужен? – плакала она, и печальная правда состояла в том, что ей не нужен был Зедди, когда дело касалось управления «Бердсолл и сын». А нужен ей был кто-нибудь – кто угодно, – кто справился бы с проблемами вокруг.
Но и шоколадный круассан не помешал бы.
Она высморкалась, собралась и задала отцу вопрос, который и так слишком долго откладывала:
– Собираешься продавать?
Он отвел глаза. По мнению Мёрси, ему следовало бы окинуть взглядом здание и дело, которое оно представляло: причал, мастерскую, кабинет, контору, лестницу в квартиру Мёрси – все, над чем он так тяжело работал последние два десятка лет. Вместо этого он смотрел на дверь, провожая тоскливым взглядом ушедшего сына, который сейчас уже наверняка прошел половину Главной улицы.
– Честно, кексик, не могу найти ни единой причины не продавать.
Ей казалось, что он взял из мастерской шило и теперь проделывает дыру в ее сердце. Она выскользнула из-под его руки.
– Что, Зедди – причина держать бизнес на плаву, а я – нет?
– Бизнес и так лежал на твоих плечах слишком долго. Ты заслуживаешь лучшего.
– Что ж, я очень рада, что ты у нас знаток того, что лучше для меня. Все вокруг знатоки.
Она не дала ему времени на ответ. Она гордо ушла в мастерскую. Что бы там ни ждало «Бердсолл и сын» в будущем, на сегодня у нее была работа.
* * *
В удачник Мёрси поругалась сама с собой.
Напишу ему.
Нет, не напишешь.
А вдруг что-то случилось? Вдруг он там лежит в канаве, смертельно раненный?
А вдруг он решил, что ты того не стоишь?
Мне очень нужен друг.
Так найди настоящего.
Но…
Мёрси, где твоя гордость?
Гордость? Какая еще гордость?
Письмо она написала.
* * *
В костельник Мёрси поругалась с Горацио.
– Еще одна кошмарная ночка, не так ли?
Мёрси бросила на него уничижительный взгляд:
– Горацио, вы мне нравитесь, но порой придушила бы.
– Ох-ох. Боюсь-боюсь.
Она забрала у него пачку конвертов.
– На мне сегодня толстый слой штукатурки, так что я точно знаю, что как бы ни выглядела, мешков под глазами у меня нет.
– Верно, смертным их не разглядеть.
Бурча, Мёрси перебрала письма, и с каждым счетом ее надежда таяла.
– Да, конечно, не обращайте внимания на старого грустного нимкилима, хотя вам, конечно, тоже не пришлось бы по вкусу, если бы вас понизили до заурядного почтальона после веков, проведенных за доставкой сообщений самым божественным созданиям во вселенной. Вы хоть представляете, какой это кошмар – быть бессмертным с тонким вкусом, которого засунули в глушь Бушонга?
– Мне тут нравится. Незатейливо.
– Что хорошего в простоте? – Горацио поежился.
Не обращая внимания на оскорбления в сторону родного города, Мёрси швырнула почту, которая принесла одно разочарование, на стойку и заявила:
– Тут какая-то ошибка.
– Что вы имеете в виду?
– Сегодня должно было прийти конкретное письмо. Вы его потеряли?
Горацио прижал кончики перьев крыла к груди. Будь у него ожерелье, он бы стиснул его.
– Кнопочка моя, если говорить о моде и о почте, тут я не делаю ошибок.
Она не дала ему чаевых.
* * *
В мудродень Мёрси поругалась с Нэйтаном Макдевиттом.
В каком-то смысле.
Она пошла в ратушу заплатить свой дурацкий штраф за учебную тревогу, пока не начислили еще и пеню. В вестибюле ее окликнул по имени знакомый голос, два слога запрыгали по мраморному полу и по стойкам, и вот он, Нэйтан, блестит своим серебряным значком помощника шерифа на жилетке. Он так рванул к ней, что Мёрси решила, будто он хочет ее обнять, и отпрянула. Он резко затормозил, протянул было руку, потом вытер ее об штанину.
– Привет, – сказал он.
– Привет.
– Что делаешь?
Она раздраженно стиснула зубы, держа счет двумя непослушными пальцами, и вздрогнула, когда он вырвал листок у нее из руки.
– Мне заплатить надо!
– Нет, не надо. Я не зарегистрировал его.
Он разорвал листок напополам, сунул обрывки в карман и украдкой огляделся. В большие окна ратуши словно заглянул первый лучик солнца, говорящий о том, что эта совершенно кошмарная неделя может закончиться получше. Нэйтан, не вынимая руки из кармана, втянул голову в плечи и покраснел ушами.
– Прости. Я повел себя как скотина, – сказал он.
Целый месяц после того, как узнала об измене Нэйтана, Мёрси отчаянно ждала, что он постучится в дверь, пресмыкаясь и извиняясь, страдая по ней. Сейчас она бы не сказала, что он пресмыкался, извинялся или страдал, но получить извинения было приятно – хотя бы за штраф. Она не знала, что сказать.
У него покраснели щеки вслед за ушами, и он криво улыбнулся ей.
– Нет, нет, не спорь. Я вел себя как полная скотина, так что возражения не принимаются.
– Спасибо, – слегка усмехнулась Мёрси.
Они все торчали в вестибюле, и оба не знали, куда деть глаза. Нэйтан уже весь покраснел. Наконец он сглотнул и выговорил:
– Я скучаю по тебе.
Дорогие боги, сколько же Мёрси ждала этих слов? А теперь, когда наконец услышала их, заметалась, не зная, что чувствовать и как реагировать.
– Есть у меня шанс угостить тебя чашечкой кофе? – спросил он.
«А, – подумала она, – он к чему-то клонит». Но тут поняла, что клонил он к ней – а разве не об этом она мечтала? Она вспомнила совет Лилиан обратить внимание на мужчину перед собой, во плоти, вместо друга по переписке, который все молчал. По крайней мере, Нэйтан был лучше, чем «высокий, холостой и крайне привлекательный
