Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
— Вы выбрали жизнь. Это редкая болезнь. И неизлечимая.
— Надеюсь, да, — ответила она. — Тогда… — он кивнул, — будьте осторожны с дозировкой.Они с Йоханном пошли дальше вдвоём. Камни мостовой цокали под каблуками, как тихий метроном. Йоханн шёл немного сбоку — оставляя ей середину улицы, свое место. И вдруг тихо, как ветер, сказал:
— Я ревную.
— Я знаю, — сказала Грета. — Это глупо. Он — другой. Но я всё равно. — Это тепло. Но не дай ему сжечь склад, — улыбнулась она. — Постараюсь, — выдохнул он. — Я не умею быть «рядом». Я всю жизнь — «впереди» или «в отлучке». — А будь возле, — сказала она. — Там, где рука на дверном косяке и смех на пол-тона. Этого мне достаточно.Они остановились у двери её комнаты. В темноте пахло лавровым листом и мокрым камнем. Йоханн не притянул её — не дотронулся даже. Просто положил ладонь ей на плечо — ровно настолько, чтобы сердце сказало «вижу».
— Доброй ночи, аптекарша, — прошептал он.
— Доброй ночи, купец, — ответила она. — Завтра с утра — склад у южного крыла. Принеси верёвок. — Я думал, ты скажешь «поцелуй». — Это тоже верёвка, — усмехнулась она. — Только другой вязки. Принесёшь — и поговорим о морских узлах.Он ушёл, смеясь одними глазами.
---Ночь догорала мягко, как короткий фитиль воска. Грета, не раздеваясь, села к столу и открыла блокнот. Чернила легли равномерно — рука в этот век вошла окончательно.
«Сегодня: госпиталь — руки, склад — порядок, сердце — ровный огонь.
Женщина с чёрнилами — наш союзник. Мужчины — рядом. Это «рядом» — моё любимое лекарство. Ган — ещё пытается. Пусть. У него перчатки белее, чем совесть. Утро пахло хвойной «жгучей водой», вечер — хлебом и речной влажной тишиной. Я — здесь. Я — Грета Браун. И мне не холодно.»Она отложила перо, улыбнулась самой себе. В комнате стало чуть теплее, будто дом сделал глубокий вдох.
За окном вода шептала камням свои бесконечные новости. Где-то далеко, по другую сторону канала, завела песню поздняя компания — криво, но счастливо. И над всем этим висел тонкий, упругий аромат — смесь хвои, уксуса и меда — аромат работы, от которого спокойно спится.
Грета легла и закрыла глаза. Перед тем как уснуть, она подумала — без страха и без торопливости:
«Любовь — это не взрыв. Это тёплая вода в тазу у двери. Кто захочет — подойдёт и опустит руки.
Я поставила таз. Остальное — не моя власть.»И Бамберг, казалось, кивнул в темноте: принял, понял, обещал не забывать.
Глава 17.
Глава 17
Утро пришло в Бамберг звонкое, как чистая монета. По каналам шёл лёгкий пар, пахло мокрым камнем, свежим хлебом и кисловатым уксусом — городная палитра, к которой Грета уже привыкла. В госпитале звенели тазики, скрипели ведра, и даже тяжёлые шаги монахов звучали иначе — ровнее.
В коридоре её встретил младший подмастерье — тот самый с торчащей макушкой. Щёки — красные, на носу — мыльная пена.
— Frau Braun! Мы поставили табличку у ворот — с вашим именем. Люди читают и… улыбаются. — Значит, написано понятно, — кивнула Грета. — Иди зови старшего: сегодня разберём кипячение инструментов по часам, а не «когда вспомним».Она прошла в перевязочную. На подоконнике — чистые бинты, на гвозде — короткий фитиль; в углу — медный ковш, пахнущий вчерашней хвоей. Всё на своих местах. Скука — любимый порядок.
---
К полудню в госпиталь явился доктор Фаустер — магистр коллегии. С ним — двое помощников и… Людвиг Ган, гладко выбритый, в новом камзоле, с видом человека, который собирается пожертвовать церкви «разум и кошелёк».
— Фрау Браун, — произнёс Фаустер, — сегодня мы просим вас показать процедуру очистки — и ответить на вопросы коллег. — С удовольствием, — спокойно ответила Грета. — Но у меня условие: вопросы — после работы, не над головой пациента.Фаустер на миг улыбнулся глазами. Так и сделали: сперва дела. Чистая вода, мыло, кипение, сушка на верёвке «не крестом, а вдоль», чтоб не провисало; уксус на пол; ладан — не в кровь, а в воздух для унылых.
Подмастерья двигались как отрепетированная хоровая партия — каждый знал свою ноту. Фогель стоял у порога — тень и опора одновременно; взгляд цеплял промахи, рука поправляла молча. У двери, чуть в стороне, — Йоханн: он следил, чтобы любопытные не толпились, а любопытство — не толкалось локтями.— Вижу порядок, — сказал Фаустер, когда больной уснул, обложенный теплом, — вижу чистоту.
— Тогда можно спрашивать, — кивнула Грета.Ган выступил первым, как ком под гору:
— Frau, вы объявили «жгучую воду» лекарством. Дайте рецепт коллегии. И объясните, почему женщина читает наставления там, где положено мужам.— Жгучая вода — не тайна, — ответила Грета так ровно, что воздух не качнулся. — Хвоя, уксус, мёд. Вдыхать через ткань по три вдоха. Слишком много — будет кашель, слишком мало — будет страх.
— А почему женщина? — скривился Ган. — Потому что первой встала у тазика, — сказала она. — Тот, кто встал первым, и читает.Подмастерья чуть слышно хихикнули. Фогель кашлянул — не здоровье, а дисциплина. Фаустер огладил бороду — то ли прятал улыбку, то ли гладил мысль.
— Последний вопрос, — Ган прищурился. — Вчера у ворот повесили лист с правилами, подписанный вашим именем. Сегодня у коллегии — такой же лист, без подписи. Скажите, Frau, не занимаетесь ли вы… самопрославлением?
В танце тишины кольнул смех — тёплый, звенящий, как ложка о край кружки. Грета повернулась к двери: там стояла Эльза Рутер, в сером, с тёмным пером за ухом.
— Лист у коллегии переписывала я, — сказала Эльза. — По их просьбе — без имени, чтобы не резало глаза тем, кто плохо читает. У ворот — с именем, чтобы видели кому благодарить. Если хотят, я подпишу оба своим — переписчица иногда важнее печати.Взгляд Фаустера блеснул: живое слово он узнавал издалека. Ган побледнел — бумага, которая говорит вслух, была против него.
— Довольно, — подвёл итог магистр. — Результат нам дороже церемоний.
Он развернулся к Грете: — Я приглашаю
