Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь
Цуй Хуа побледнела, на её лбу выступили капельки пота, но она кивнула с жадной, почти собачьей готовностью. Убрать конкурента и выслужиться перед самой императрицей? Это было куда понятнее и ближе её разумению, чем все странности госпожи Тан Лань, вместе взятые.
— Теперь ступай. И помни, я не терплю бесполезных пауков в своей паутине. Они либо приносят добычу, либо становятся ею.
Когда дверь беззвучно закрылась за служанкой, императрица осталась одна в центре своего благоухающего, роскошного логова. Она медленно подошла к изящному треножнику с курящейся жаровней и бросила в неё щепотку тёмного, почти чёрного порошка. Пламя вспыхнуло на мгновение зловещим, ядовито-фиолетовым светом, озарив её бесстрастное, прекрасное лицо.
— Кто бы ты ни был, призрак или безумец, вселившийся в тело моей падчерицы, — прошептала она в горьковатый, клубящийся дым, — я вытащу тебя на свет. Я вырву твою тайну с корнем. Или же я просто сломаю тебя, как надоевшую игрушку. Ничто не угрожает будущему моей дочери. Ничто.
Примечание
Линьфэй (麟妃) — Наложница Ли
Глава 15
Воздух в саду был густ, как патока, и сладок от аромата деревьев. По нему струились нежные, печальные звуки циня — идеальный саундтрек для меланхоличной драмы. Музыкант, вложивший в свой инструмент всю скорбь мира, выводил замысловатую мелодию, от которой у слуг, застывших поодаль, наворачивались на глаза слезы. Они, затаив дыхание, превратились в живой сад каменных изваяний, боясь чихнуть или кашлянуть и нарушить умиротворяющую, хоть и натянутую, как струна циня, атмосферу.
Но главная героиня сего представления, госпожа Тан Лань, упрямо отказывалась играть по нотам. Пока музыкант источал артистическую тоску, в её голове бушевал настоящий мысленный тайфун. Обрывки воспоминаний, логические цепочки и подозрения носились вихрем, словно осенние листья в ураган. Молодая. Красивая. Ссора. Мотив. Помеха… Мысли метались, сталкивались и, наконец, с щелчком, который был почти слышен физически, сложились в идеальный пазл.
«Я была уверена, что это Сяофэн… Всё сходится: её жених из бюро, он отвлек стражника… У неё мотив — я первородная, дочь императрицы, а она — дочь наложницы. Я — помеха на её пути… Но теперь помеха — Мэйлинь… я больше не угроза. Но я спорила у озера не с Сяофэй, с молодой красивой девушкой. С кем?»
Тан Лань, потерла переносицу у бровей, она так устала от этих всех мыслей.
«Если не Сяофэн, то кто?»
— Так! — воскликнула Тан Лань, и её нога с силой шлепнулась о каменную плиту.
Звук циня оборвался на самой высокой, трогательной ноте, словно музыканту внезапно сели на горло. Бедняга замер в позе «ой, щас будет скандал», испуганно вжав голову в плечи, словно пытаясь спрятаться в собственный воротник. Хор каменных изваяний-слуг разом повернул головы в её сторону, а их взоры, полные неподдельного ужаса и немого вопроса «Чем мы это заслужили?», устремились на госпожу.
Наступила тишина, более громкая, чем любая музыка. Было ясно, что садовая драма с элементами меланхолии только что перешла в детективный триллер с элементами внезапного озарения и топота ногами.
Прозвучавшее «Так!» повисло в воздухе, такое же неуместное и оглушительное, как гром среди ясного садового неба. Тан Лань очнулась, будто вынырнув из бурных вод собственного сознания, и с лёгким смущением махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, оказавшуюся её же внезапным озарением.
— Ничего, ничего… Продолжайте, — её голос прозвучал рассеянно, словно доносясь из другой комнаты, абсолютно не соответствуя грохоту, который секунду назад учинила её нога.
Музыкант, чья душа, казалось, уже успела на полпути вознестись к небесам от испуга, робко опустился обратно на землю. Он тронул струны, и музыка возобновилась, но прежней магии уже не было. Это была уже не печальная поэзия, а просто набор звуков, механическое треньканье, лишённое души. Заколдованный круг тишины и созерцания был безвозвратно разорван грубым вторжением реальности.
Тан Лань сидела с видом светской дамы, исполняющей свой долг, но её разум более не мог сосредоточиться. Мысли, подхлёстываемые внезапной догадкой, вновь понеслись вскачь. Значит, после разговора со второй сестрой ко мне подошла кто-то ещё… Третья госпожа? Но зачем? Или… кто-то совсем другой? Придворная дама? Наложница? Каждый вопрос был острым, как клинок, но монотонная, унылая музыка затуманивала их лезвия, обволакивая чувством безысходности и сладкой, удушающей тоски.
Ей стало невыносимо скучно. В клане всегда кипела жизнь: лязг оружия на тренировочном плацу, долгие патрули, во время которых можно было болтать о чём угодно, уютное утомление после починки снаряжения, дурацкие шутки и потасовки с другими учениками… А здесь… Здесь нужно было просто сидеть. Сидеть и делать вид, что получаешь наслаждение от того, что какой-то несчастный человек часами выщипывает одну и ту же тоскливую мелодию, пока твой собственный ум разрывается от куда более важных загадок. Это была пытка утончённостью, и Тан Лань готова была вновь топнуть ногой — уже от скуки.
Её взгляд, томный и полный неизбывной тоски, скользнул по свиткам, аккуратно разложенным на лаковом столике из красного дерева. Каждый сверток манил её обещанием побега — в мир знаний, интригующих загадок или, на худой конец, просто в иную реальность, где не приходилось часами слушать унылое треньканье. О, как бы она сейчас читала! Погрузившись в текст с головой, забыв о притворстве и условностях… Но нет. Она не могла. Эта простая, банальная свобода была для нее запретным плодом.
И это осознание своей добровольной пленности, этой тотальной беспомощности, которую приходилось тщательно скрывать под маской почтительности, жгло её изнутри сильнее, чем любая физическая рана. Это была пытка томительной праздностью, утонченной и оттого ещё более невыносимой.
Не в силах сдержать наплыва досады, Тан Лань с силой поморщилась и принялась тереть виски кончиками пальцев, будто пытаясь втереть в себя крупицы здравого смысла или же выдавить из головы навязчивую мелодию. А затем громко, на весь сад, выдохнула — звук, в котором смешались разочарование и бессилие.
Этого оказалось достаточно. Музыка опять оборвалась, на сей раз с жалобным дребезжанием струны. Музыкант замер,
