Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

В памяти, поверх ужаса происходящего, всплыли чужие, но до боли родные образы: белоснежные мраморные павильоны, нежный шепот бамбуковой рощи, тяжёлые шёлковые одежды, пахнущие сандалом и чем-то неуловимо знакомым, и лицо… чьё-то лицо, о котором сердце сжималось от щемящей, невыразимой боли и тоски.

«Путь к спасению лежит не вперёд, а назад. Чтобы изменить это… тебе придётся прожить всё заново. Исправить ошибку. Искупить вину. Проснись. И помни. Помни всё.»

Ледяной свет артефакта вспыхнул ослепительно белым, поглотил её, вырвал из этого мира боли, выжег из самой реальности. Руины, алые глаза, безликая маска — всё распалось на миллионы сверкающих, острых осколков, унося её в никуда, в пустоту, в забвение.

Последней, пронзительной мыслью было осознание: Соня… она прикрыла его собой. Она пыталась донести артефакт до меня. Она знала… она знала, что это единственный шанс.

А потом — лишь тишина и холод.

Глава 1

Сознание вернулось к ней мягко, как всплытие со дна тёплого, безмятежного озера. Не было ни когтистой боли, вырывающей из забытья, ни тяжести в конечностях. Первое, что девушка ощутила — невероятную, пушистую мягкость подушки под щекой и странную лёгкость во всём теле, будто она была не плотью и кровью, а облаком. Воздух был напоен сладковатым, пудровым ароматом, который она потом узнает как пион, и едва уловимой свежестью, будто где-то рядом брызнул фонтан или прошёл короткий дождь.

Снежа открыла глаза.

Потолок. Высокий, из тёмного, почти чёрного дерева, с причудливой резьбой, изображающей стаю летящих журавлей и тонкие, изящные стебли бамбука. Она медленно, лениво поднялась, опираясь на локти. Простыни из прохладного, струящегося голубого шёлка соскользнули с неё, открыв тонкие, бледные запястья. Она сидела на огромной, широкой кровати с массивным балдахином из струящегося газа. Вокруг простирались просторные, залитые мягким, рассеянным утренним светом покои. Резные лаковые ширмы с изображением гор и водопадов, низкий столик из красного дерева для чаепития, на стенах — изысканные шёлковые свитки с иероглифами, чей смысл её мозг отказывался понимать, воспринимая лишь как абстрактное искусство. Всё здесь было пронизано аурой безмятежного спокойствия и утончённой, ненавязчивой роскоши.

Тишина.

Глубокая, звенящая, абсолютная.

Ни треска пожирающих дом пожаров. Ни предсмертных хрипов друзей. Ни леденящего душу, металлического скрежещущего голоса Владыки Демонов.

Только её собственное, учащённое от пробуждения дыхание.

«Где я?..» — прошептала она, и её собственный голос прозвучал чужим — выше, мелодичнее, с непривычными интонациями.

Она спустила с кровати босые ноги и встала на прохладный, идеально гладкий пол из полированного тёмного камня. Её тело слушалось превосходно, не было ни страшных ран, ни закрепощённых после боя мышц, лишь легкая слабость, как после долгого сна. Она подошла к большому бронзовому зеркалу в массивной резной раме, её отражение плыло в его полированной, чуть волнистой поверхности.

В зеркале на неё смотрела незнакомка с лицом фарфоровой куклы — бледным, гладким и хрупким. Огромные, тёмные, испуганные глаза, неестественно большие и обрамлённые длинными, густыми ресницами. Иссиня-чёрные волосы, уложенные в сложную причёску, которую и во сне не придумать. На ней была лёгкая ночная рубашка из белого шёлка, тонко вышитая серебряными узорами-оберегами.

Она медленно, почти неверяще, потянулась пальцами к своему отражению. Холодная бронза встретила кончики пальцев.

Это… я?

Её русское имя было Снежа. Сильная, быстрая, с руками в ссадинах и вечно растрёпанными волосами. Все звали её так, ласково. Но отражение кричало о другом мире, другой жизни, о другой судьбе. В памяти, как удар хлыста, всплыло имя, произнесённое ледяным артефактом-голосом в ночи гибели: Тан Лань.

Она отвернулась от зеркала, чувствуя лёгкое, но нарастающее головокружение, тошнотворное чувство нереальности происходящего. Она должна была осмотреться. Узнать. Понять. Она осторожно, как во сне, сделала несколько шагов, касаясь пальцами прохладной, резной древесины колонн, чувствуя под босыми ногами тонкий узор тростниковой циновки. Она подошла к огромному окну с ажурной решёткой, выглянула в маленький, идеально ухоженный внутренний дворик с миниатюрным садом камней и одним-единственным цветущим деревом, сбрасывающим розовые лепестки. Всё было незнакомо, красиво до стерильности и оттого пугающе.

Это и есть обещанная «прошлая жизнь»? Этот позолоченный покой?

Внезапно её взгляд упал на маленький предмет на столике у кровати. Нефритовый кулон идеальной работы в форме феникса, распахнувшего крылья в полёте. Тот самый, что был зажат в её окровавленной, умирающей руке в момент гибели клана! Он был здесь! Лежал, словно ждал её. Значит, это не сон… Это что-то другое. Непостижимое.

В этот момент зыбкую, хрупкую тишину разорвал резкий, сухой звук, от которого ёкнуло сердце.

Скрип!

Массивная дверь в её покои, казавшаяся монолитной и незыблемой, с силой, с грохотом распахнулась, ударившись о стену. В проёме, залитая светом из коридора, стояла фигура. Высокая, поджарая, в тёмных, простых, почти аскетичных одеждах, скрывающих все линии тела. И на лице — маска. Маска из тёмного, полированного до зеркального блеска дерева, без единой эмоции, с узкими, щелевидными прорезями для глаз. Она была до жути, до леденящего душу, животного ужаса знакомой.

Такая же, как у Владыки Демонов, того, кто отдал приказ, чьи руки уничтожили всё, что она любила.

Ледяной ужас, острый, как клинок, и абсолютно физический, пронзил её, парализовав на мгновение. Без мысли, без плана, повинуясь древнему инстинкту добычи, она резко, с выдохом-всхлипом отпрянула от двери, развернулась, чтобы бежать вглубь покоев, к какому-нибудь другому выходу, спрятаться, исчезнуть.

Но в слепой, первобытной панике она забыла о близстоящей резной колонне, поддерживающей угор балдахина кровати.

Раздался глухой, костяной, отвратительно громкий стук.

Острая, ослепляющая боль вспыхнула у неё во лбу, белым светом ударив в мозг. Мир перед глазами поплыл, закружился, превратился в месиво из света, теней, бликов на полированном полу и панического, внутреннего шепота, затухающего в нарастающем гуле: «Нет, только не снова… не это…» И всё поглотила темнота.

Глава 2

Первым пришло сознание боли. Тупая, пульсирующая боль во лбу, навязчивый ритм, отзывающийся в висках. Потом — ощущение непривычной мягкости под спиной, утопание в пуховиках и шелках, и тонкий, навязчивый, горьковатый запах лекарственных трав, висящий в воздухе, как дымка.

Снежа (а она всё ещё инстинктивно думала о себе как о Снеже, отчаянно цепляясь за знакомое имя в океане незнакомого) с трудом разлепила веки. Они были тяжелыми, словно налитыми свинцом.

Над ней склонились несколько размытых, встревоженных лиц, постепенно обретающих четкость. Пожилой мужчина с узкой седой бородкой, похожей на козлиную, и умными, пронзительными, но до краев усталыми глазами — врач, без сомнения. Две молодые женщины в простых, но опрятных