Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь
И у двери, в самом дальнем углу покоев, неподвижный, как высеченная из черного дерева тень, стоял высокий стражник в лакированной кирасе, отбрасывающей тусклые блики. Его лицо было скрыто под шлемом, но Снеже, пронзенной внезапным инстинктивным страхом, показалось, что его невидимый взгляд, тяжёлый и пронзительный, как ледяная игла, устремлён прямо на неё. От его застывшей фигуры веяло таким леденящим холодом и безразличием, что она инстинктивно, по-детски, отвела глаза, предпочтя смотреть на испуганных, но живых служанок.
— Госпожа очнулась! — прошептала та, что с добрым лицом, и её голос дрожал от смеси облегчения и такого глубокого страха, будто от ее следующих слов зависела ее жизнь.
И тут же вся группа людей вокруг кровати, как по невидимой, но железной команде, синхронно бросилась на колени. Звук их лбов, ударяющихся о полированный пол, прозвучал как глухой, тревожный удар барабана.
— Простите, Ваше Высочество! Простите нас, ничтожных! Мы не доглядели! Мы недостойны! — залепетали они в унисон, и их голоса, сплетаясь, были искажены не показным, а самым настоящим, животным, примитивным ужасом. Они не просто просили прощения — они умоляли о пощаде.
Снежа от неожиданности даже резко приподнялась на локтях. В висках застучало больнее, комната поплыла перед глазами.
— Эй… Стойте! Что вы? Прекратите это! Вставайте, пожалуйста! — её собственный голос прозвучал непривычно низко, чуть хрипло и властно, что было для нее самой неожиданностью. — Со мной всё в порядке! Просто шишка!
Её слова, вместо успокоения, возымели обратный, сокрушительный эффект. Слуги, не поднимая голов, затряслись ещё сильнее, их спины сгорбились в униженных дугах.
— Мы не смеем подниматься! Накажите нас, госпожа! Высеките, увольте, но только не гневайтесь молча! Мы виноваты! — рыдая, почти истерично, произнесла добрая служанка, и ее слезы капали на темное дерево пола.
Что за сумасшедший цирк? — промелькнуло в голове у Снежи, и ей стало по-настоящему, физически нехорошо от этого зрелища. Она была обычной, хоть и прекрасно тренированной девушкой из северного клана боевых искусств. К ней относились с уважением, порой со страхом перед ее навыками, но никто и никогда не падал перед ней ниц, не бился лбом об пол и не умолял о наказании просто за то, что она оступилась. Это был не просто другой мир. Это была другая вселенная, живущая по жестоким, безумным и абсолютно чуждым ей законам. И шишка на лбу была ничтожной платой за осознание того, в какую бездну она провалилась.
Пока ее тело было без сознания, разум, оторванный от якорей реальности, метались в бурном море чужой памяти. Ее сознание пронзали обрывочные, пугающие, как вспышки молнии в ночи, видения:
…Холодная лунная дорожка, дрожащая на черной, как чернила, воде озера. Она сама, но не она — одетая в тяжелые, роскошные шелка, от которых немеют руки, с прической, впившейся в кожу шпильками. Голос, ее собственный, но пронзительный, полный ядовитой горечи, выкрикивает что-то, обращаясь к невидимой тени в темноте. Чувство жгучей, удушающей обиды и слепой ярости, такой чужеродной для ее собственной натуры. И вдруг — мощный, безжалостный толчок в спину. Не ожидаешь предательства от того, к кому обращена речь. Неожиданность, сбивающая дыхание. Удар о ледяную гладь. Всепоглощающий, парализующий холод воды, заливающей рот, нос, легкие, выжигающий изнутри…
…Резкая смена. Яркий свет, сад. Красивая, невероятно надменная девушка в ослепительных одеждах, с высоко поднятым подбородком и глазами, полными ледяного презрения. Она говорит что-то тихо, ядовито, с усмешкой, от которой у Снежи-Тан Лань сжимается сердце и по лицу разливается жар унижения. Слова неразличимы, но их яд проникает прямо в душу, оставляя после себя тошнотворную горечь…
…И снова темнота, сумбур, хаос. Оглушительный звон стали о сталь, перекрывающий дикие крики. Дым, запах гари. И она, Тан Лань, парализованная страхом. И эта самая добрая служанка с круглым лицом — ее черты искажены не ужасом, а яростной решимостью. Она вдруг с криком бросается на нее, не для атаки, а чтобы закрыть своим телом, принимая на себя удар занесенного кем-то меча. Молчаливая жертвенность, абсолютная и безоговорочная…
…И последнее. Чье-то искаженное злобой и отчаянием лицо незнакомой служанки, которую грубо волокут под руки стражники в лакированных доспехах. Ее крик, полный ненависти, прорезает шум: «Вы монст. Они все вас ненавидят! Все!» Эти слова висят в воздухе, тяжелые и ядовитые, как приговор.
Снежа очнулась с сердцем, бешено колотившимся в груди, словно пытавшимся вырваться. Дыхание перехватило. Эти образы были наполнены такой интенсивной болью, горечью и чувством предательства, что ей стало физически не по себе. Это была не просто память — это была квинтэссенция всей боли этой другой женщины, ее одинокой войны против всего мира.
Она лежала, стараясь дышать глубже, всматриваясь в узор на балдахине над кроватью, пытаясь отделить себя от этого водоворота чужих эмоций. Она была Снежей. Она была сильной. Ей нужно было осмыслить это.
И тогда ее взгляд, уже более осознанный, медленно переместился на добрую служанку с круглым лицом, которая все еще стояла на коленях, тихо всхлипывая. Теперь Снежа видела ее не просто как часть этого сумасшедшего ритуала унижения. Она видела ее иначе. Сквозь призму того видения — яростного, самоотверженного броска, готовности умереть.
В этом море лжи, страха и ненависти, которое было жизнью Тан Лань, эта девушка была единственным живым островком преданности. Не рабской, а настоящей, прошедшей проверку сталью и огнем.
Не поднимаясь с подушек, Снежа медленно, почти нерешительно, протянула руку в сторону служанки. Ее движение было неуверенным, лишенным прежней высокомерной резкости.
— Ты… — ее голос все еще звучал хрипло. — Встань. Подойди ко мне.
Служанка подняла заплаканное, опухшее лицо, полное такого глубокого недоумения и страха, что, казалось, она ожидала не вопроса, а удара. Но долг и привычка к повиновению оказались сильнее. Она послушно, будто на ватных ногах, поднялась и робко, мелкими шажками приблизилась к ложу, стараясь не дышать.
— Как тебя зовут? — спросила Снежа, стараясь вложить в свой новый, непривычно низкий голос всю мягкость, на которую была способна. Звук вышел тихим, немного скрипучим, но лишенным привычной для этих покоев ледяной повелительности.
— Сяо… Сяо Вэй, ваше высочество, — прошептала та, и ее голос сорвался на шепот, а колени вновь предательски подогнулись, готовые коснуться пола в униженном поклоне.
— Не надо!
