Дочь мольфара - Ри Даль
Но прежде следовал поцелуй.
В полной тишине служница поймала кончик ленты Янко и поднесла к Каталининым губам.
Теперь, как бы ей не хотелось, а всё же глянуть на жениха пришлось. И тот, кого увидела перед собой Каталина, нисколько не напоминал того Янко, что ещё недавно говорил с ней, скрипя зубами, на базаре. Тот Янко был живой и пылкий, хоть резок в своих порывах. Этот Янко был равнодушным и унылым, и единственное, что ещё отделяло его цветом от серого тусклого неба, так лишь глаза, полные неистребимой горечи. Каталина узнала в тех глазах собственную личину, которая многократно отразилась там, будто в зеркальном лабиринте.
Она сделала вдох и покорно прижала губы к алому атласу.
Служница отпустила ленту. Вторая служница следом ухватилась за другой конец — за ленту Каталины. Настала очередь Янко.
Распластанная на старушечьих ладонях, лента смотрелась как открытая рана. Янко был не в силах перестать думать о том, сколько ран откроются на сердце его возлюбленной, когда он оставит сейчас единственный поцелуй, тем самым дав своё бесповоротное согласие на свадьбу с другой девушкой. И как много собственной крови он потеряет, зарекаясь с безразличной ему Каталиной.
Его нисколько не тревожило, что чувствует Каталина. Не волновало её отстранённое лицо, не трогал мрак, поселившийся в её обесцвеченных глазах. Но угрозы отца Янко всё-таки волновали. Они были небеспочвенными. По сути, и угрозами они не были. Лишь голыми фактами, предрекавшими судьбу наперёд.
Однако сила, накопленная в долгие дни и ночи, прошедшие от последней встречи с возлюбленной, бурлила требовательно. И требовала она борьбы столь же беспощадной, как и расправа, обещанная за неповиновение.
Чаши весов оказались почти равны.
Почти.
Янко склонился над лентой, закрыл глаза.
По слуховым перепонкам жестоко ухал пульс. Тишина в комнате лишь подчёркивала всю болезненность и кошмарность текущего момента. Молчание сделалось приговором. И Янко знал, что в любом случае приговорён.
Он коснулся ленты губами. И отвернулся.
А затем со злостью сплюнул на пол.
———————————————
Заречная песня о господарыне — как и обряд заречения, это моя выдумка. Хотя народный фольклор в целом полон самых разных сказаний и песен. Проблема в том, что они мало сохранились, а перевод их на современный язык сильно осложнён. Я написал сам куплет для песни о господарыне. "Господарыня" — от слова "господарь", то есть "господин, барин". То есть господарыня — женщина не из простолюного сословия. Но и её не обошла участь быть выданной замуж поневоле. Возлюбленный господарыни ниже её статусом. И как простой девушке, он подарил ей ленту в знак своей любви. Господарыня обязана попрощаться с лентой, как и со своей любовью. Не увдивлятесь, что для вроде бы радостного события избрана настолько грустная песня. Народные песни и сказки почти никогда не имеют весёлого содержания даже для таких событий, как свадьба или помолвка.
Плакальщицы — реально существовавшая у славян профессия. Обычно это группа женщин, которых приглашали на похороны, но также и на проводы невесты. Считалось, что уход из родительского дома — страшная трагедия (зачастую так и было), потому все обязаны плакать. И чтобы плакалось легче и стройнее, как раз и приглашали профессиональных плакальщиц, которые могли рыдать и причитать часами. Для заречения плакальщицы также идеально вписались, поскольку и песни, и сказания они действительно могли произносить, это входило в их настоящие обязанности.
Глава 11
Каталина бежала, не ведая усталости и раскаяния. Бежала по околичной дороге, путаясь в юбках, стирая ноги в кровь неудобными башмаками. Бежала напрямик к лесу.
Первым она потеряла головное убранство. Затем уже сама содрала с груди шерстяную шаль с бахромой, предоставив ледяным порывам ветра беспрепятственно хлестать её тело. Башмаки она тоже скинула и бежала босыми ногами по веткам, камням и топкой грязи.
Все двенадцать юбок она скомкала руками. И так бежала, подстёгиваемая ветряными ударами и своим позором.
Перед глазами всё ещё стоял образ Янко — как плюёт он на пол, давая понять всем вокруг своё истинное отношение. Он мог бы и не поступать столь красноречиво. Все и так знали, как противна ему Каталина. И больше других об этом знала сама Каталина. И всем было точно также плевать. Только другие держали свои плевки при себе. А Янко плюнул не столько на пол, сколько в душу одинокой невинной девушке.
Все бы забыли и это. Все бы отвернулись, поматерились про себя, чтобы затем вновь сделать вид, что не случилось ничего страшного.
Однако страшное случилось. И случалось уже много-много раз. И всем было плевать.
Но не Каталине.
Она ворвалась в лес, затопленный до краёв тьмою. Споткнулась о корягу, рухнула лицом в обмороженный мох. Встала, вытерла лицо верхней юбкой. И побежала дальше, не разбирая дороги, не выбирая направления.
Каталина надеялась, что нечисть, живущая в лесах, найдёт её сама. Кто бы ни явился по Каталинину душу, она была согласна отдаться. Пусть прилетит Стрыга и выпьет всю её кровь. Пусть затянет в своё болотное царство уродливый Багник и сделает Каталину семисостой женой. Пусть мавка обманет и накличет волков. Или пусть медведь проснётся, заслышав глухие страдальческие хрипы. Пусть хоть что-нибудь случится так, как хотелось того Каталине.
Она бежала, уже спасённая от ветра, но вовсе не от холода. Ноги её вязли в кореньях, спотыкались о кочки, поскальзывались на сыром насте. Юбки цеплялись за деревья, мешая двигаться. По лицу то и дело шкрябало ветками. Сухие редкие волосы распались из косы, их выдирало о древесную кору, о еловые лапы. Но боли это не причиняло. Каталину давно закалило родительской любовью, пуще всего выражавшуюся в избиениях. Так что и ветки, и коряги не могли в самом деле обидеть её.
Да и страха как такового тоже не было. Хоть лес стоял чёрен, до озноба страшен и могуч. Каталина будто шагнула в зубатую пасть великану и отчего-то знала, что обратного хода ей нет. Она даже молилась об этом — чтобы великанова пасть схлопнулась, и опозоренную девицу проглотило в желчное великаново чрево. И чтобы даже косточек её не отрыли, когда кинутся искать.
Каталину уже кинулись разыскивать, но кто б мог подумать, что
