Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

— Ну что? — голос Нияо был сладок, как испорченный мед. — Наполнила зал своим щебетом? Распушила перышки перед важным гостем?

Сяофэн попыталась пройти мимо, опустив голову.

— Пожалуйста, пропусти меня, Нияо. Я устала.

— О, конечно, устала! — фальшиво воскликнула Нияо, не двигаясь с места. — Такое проникновенное исполнение требует огромных сил. Особенно когда приходится компенсировать… внешние недостатки.

— Ты чего надулась? — Нияо ядовито улыбнулась, ее глаза сощенились. — Я ведь правду говорю. Смотреть на тебя, когда ты играешь, — испытание. Ты вся изгибаешься у цитры с таким видом, будто творишь нечто возвышенное, а этот твой… — она сделала паузу, наслаждаясь моментом, — … этот твой нос, торчащий, как клюв у несчастной птицы, только и делает, что портит весь изящный вид.

У Сяофэн перехватило дыхание. Она инстинктивно прикоснулась к переносице. Ее нос и правда был большой, что придавало ее лицу характерность, а не утонченную сладость, принятую в здешних краях. Она всегда немного стеснялась его, но чтобы кто-то высказал это вслух, да еще с такой злобой…

— Молчишь? — Нияо шагнула ближе, ее шепот стал ядовитым и густым. — Правильно делаешь. Твоя игра — это всего лишь крикливый щебет, который пытаются выдать за пение соловья. А твоя внешность… Ну, что взять с провинциальной выскочки? Видно, что в роду у тебя были кочевники, раз нос такой орлиный. Скажи, ты им крошки из чашек достаешь, когда моешь?

В этот момент что-то в Сяофэн надломилось. Это была не просто злоба соперницы. Это было уничтожение. Удар пришелся в самое больное место — в ее и без того пошатнувшуюся уверенность в себе. Слезы предательски выступили на глазах, и она, оттолкнув Нияо, бросилась бежать по коридору.

— Беги, беги, птичка невезучая! — донесся вдогонку едкий шепот.

Сяофэн ворвалась в их комнату, захлопнула дверь и, добежав до своей постели, уткнулась лицом в подушку. Тихие, горькие рыдания сотрясали ее тело. Это были не только слезы из-за жестоких слов. Это был выплеск всего страха, всей унизительной необходимости прятаться, всей тоски по дому и по той жизни, где ее ценили и уважали. Она чувствовала себя загнанной, беззащитной и до глубины души оскорбленной.

Лань, которая принесла ужин на маленьком подносе, застала сестру в слезах. Сяофэн лежала, уткнувшись лицом в подушку, а её плечи тихо вздрагивали. На полу лежала разбитая чашка чая — видимо, смахнутая в порыве отчаяния.

Лань молча поставила поднос на стол. Она не стала спрашивать. Она уже всё поняла по ядовитому взгляду Нияо, брошенному им вслед после концерта, и по тому, как Сяофэн сгорбилась, убегая с помоста.

Лань не ответила. Она подошла к сестре, подняла с пола осколки разбитой чашки и аккуратно сложила их на угол стола. Её лицо, обычно бесстрастное, стало холодным и твёрдым, как отполированный речной камень. В глазах, обычно пустых, вспыхнула крошечная, но яркая искра чего-то древнего и безжалостного. Она молча погладила Сяофэн по спине — один раз, коротко и сухо — и вышла из комнаты, не проронив ни слова.

Поздно ночью, когда в Шуе воцарилась полная тишина, Лань подошла к кровати Мэйлинь. Она не стала будить её ласково, а энергично тряхнула за плечо.

— Вставай. Работа есть.

Мэйлинь, которая видела сладкий сон о дворцовых пирожных с лепестками роз, утробно заворчала, смахивая руку Лань.

— Убирайся к чёрту… Или позови служанку… — прошептала она, натягивая одеяло на голову.

— Нияо довела Сяофэн до слёз, — коротко бросила Лань, её голос в темноте звучал металлически.

Мэйлинь на мгновение замерла под одеялом, затем медленно откинула его. В лунном свете, пробивавшемся сквозь ставни, было видно, как она скептически щурится.

— Знаешь, сколько разя́её доводила до слёз? — сонно и с некоторым даже профессиональным интересом протянула она.

Лань не дрогнула.

— Ты — её сестра. С тобой Сяофэн сама разберется. А Нияо — никто. И оскорбив среднюю, она перешла дорогу всем сёстрам.

В темноте было слышно, как Мэйлинь тяжко вздыхает. В её вздохе была целая гамма чувств: досада, что её сон прервали, привычное раздражение на Сяофэн за её «слабонервность», и… холодная, ясная ярость сестры. Потому что сколько бы они ни ссорились между собой, они были кровью от крови. А Нияо была чужая. И чужая не имела права.

— Ладно, — мрачно буркнула Мэйлинь, спуская ноги с кровати. — Что будем делать? Подложим змею в её постель?

— Слишком милостиво, — холодно ответила Лань, и в её руке блеснули стальные лезвия ножниц, стащенных у горничной. — Есть идея по-лучше.

На лице Мэйлинь, озарённом лунным светом, медленно расползлась улыбка. Улыбка хищная, мстительная и по-настоящему сестринская.

— О… — выдохнула она с почти чувственным удовольствием. — Это по-нашему. Идём.

* * *

На следующее утро дом Шуи потряс звук, от которого, казалось, задрожали даже красные фонари у входа. Это был не просто крик. Это был вопль, в котором смешались ужас, ярость и душевная боль, — звук, достойный оперной дивы, внезапно обнаружившей, что её заменили на безголосую жабу.

Его источником была комната Нияо.

Фэн Ранья, чей сон был крепче императорской печати, появилась на пороге через мгновение, заспанная, но уже собранная. То, что она увидела, заставило её застыть, как вкопанную. Нияо, в одном исподнем, стояла перед зеркалом и смотрела на своё отражение с таким выражением, будто видела призрак собственной безвременной кончины. Вместо её гордости — длинных, ухоженных волос, которые она холила и лелеяла, — на голове красовалось нечто бесформенное и жалкое. Это была не стрижка, а акт вандализма: торчащие клочья, неровные прядки, местами проглядывала кожа. Словно над её головой поработал не парикмахер, а стая озлобленных овец.

— ОНИ! — завопила Нияо, тыча дрожащим пальцем в сторону коридора, где жили новенькие. — ЭТИ ПРОКЛЯТЫЕ ВЫСКОЧКИ! ЭТО ИХ РУК ДЕЛО! ВАНЬЮЭ И ЕЁ НЕМЫЕ ПОДРУЖКИ!

Ранья, не двигаясь с места, окинула комнату пронзительным взглядом опытного следователя. Её глаза заметили идеально чистые, поблёскивающие ножницы, аккуратно лежащие на прикроватном столике, будто их только что вымыли и натёрли до блеска. Затем её взгляд вернулся к истеричной Нияо и её новой, скандальной причёске. Уголки губ Раньи дрогнули, и в её глазах мелькнула быстрая, как молния, тень глубокого, безмолвного удовлетворения. Она слишком долго терпела зазнайство Нияо.

— Успокойся, дитя моё, — сказала Ранья голосом, в котором сочувствие искусно смешивалось с железной строгостью. — Никаких доказательств нет. Выглядит так, будто кто-то опасный проник с улицы. Пока не отрастёт, будешь носить парик. У меня есть один очень достойный.

В этот момент в дверях появились три пары